В истории бывают такие поразительные примеры, когда два человека с блестящим, проницательным умом одновременно формулируют одну и ту же проблему и работают над разными, но взаимодополняющими решениями. Сисли основала хосписное движение в 1967 году – это был год открытия хосписа Святого Христофора. Элизабет опубликовала книгу «Смерть и умирание» в 1969 году. И обе эти женщины всерьез изменили медицину и общество.

В тот год я работала в Попларе, районе Восточного Лондона, при ордене сестер милосердия. Мне поручили посетить некоего мистера Хайема, который жил в одном из многоквартирных домов, почему-то называвшихся канадскими зданиями. Они были плотно заселены и считались чем-то вроде трущоб.

Я поднялась по каменной лестнице, прошла по балкончику к нужной квартире и с удивлением увидела маленькую медную табличку на двери: «Конрад Хайем, доктор философии и психологии». В журнале медицинских записей значилось «мистер Хайем», так что я предположила, что «доктор» на табличке – это шутка какого-то местного остроумца, чтобы посмеяться с товарищами. Я протянула руку к дверному молоточку, но в эту секунду изнутри донеслись прекрасные звуки скрипки. Я стояла, затаив дыхание, и недоверчиво глядела на дверь. Меня окликнула женщина:

– Ничего-ничего. Эт’ просто наш док. Он тут играет. Вы постучите, он перестанет сразу.

Я покачала головой, поднесла палец к губам, выдохнула «ш-ш-ш» и наклонилась ближе к двери. Музыка была прекрасной, насыщенной, полной той жалобной тоски, которую совершеннее всего передает именно скрипка.

– Ага, иногда плакать хочется, ага, – женщина шмыгнула носом. – Да стучите вы, эт’ ничего, он остановится.

Я снова покачала головой. Как могла я потревожить такого музыканта, прервать поток его мыслей и эмоций? Вдруг такой момент для него никогда не повторится? Прозвучала последняя каденция, растаяла последняя нота, и тогда я постучала.

Дверь открыл высокий седовласый джентльмен. Он был хорошо сложен и крепок, но совсем не толст. Он улыбнулся мне, и золотые пломбы сверкнули на солнце. На нем были хорошо скроенные брюки, простой джемпер с высоким воротом и толстые очки в роговой оправе, а когда он улыбался, в уголках его глаз появлялись очаровательные морщинки. Руки у него были красивые, белые и гладкие, с отполированными ногтями – явно не руки портового рабочего. И он не был тем шутником-кокни, которого я было вообразила. Я сразу поняла, что он действительно доктор – только не поняла какой.

– Вы, должно быть, та самая медсестра, которую мне велели ждать?

Он говорил на прекрасном английском с мягким гортанным акцентом – мне показалось, что немецким.

– Небольшой вопрос по поводу моего диабета.

Он открыл дверь шире и с легким поклоном сказал:

– Входите, прошу вас.

Удивительно было обнаружить талантливого музыканта и ученого джентльмена в убогой обстановке канадских зданий. Но, войдя в его комнату, я удивилась гораздо сильнее. Его библиотека могла принадлежать профессору из Оксфорда. Все стены, от пола до потолка, были заставлены книгами – тысячи книг, большей частью в кожаных переплетах, некоторые с золотым тиснением на корешках. Перед окном стоял письменный стол на двух тумбах – с виду старинный, – сверху покрытый красной кожей, тоже с золотым тиснением. Перед столом – красное кожаное рабочее кресло. И все – никакой другой мебели, кроме пюпитра из розового дерева. Все полки были сделаны из красного дерева, и приятный запах древесины и кожи наполнял комнату. Доктор Хайем заметил мое потрясение, и в уголках его глаз появились морщинки.