«Насколько я помню, я просил тебя не покидать остальных», – рявкнул самец на самку, в то время как насекомая тварь корчилась на земле в предсмертной агонии. Ее предсмертные крики, еле слышные за жутким музыкальным сопровождением, неприятно напоминали человеческие стоны сексуального удовлетворения.
Иссерли выключила телевизор. Немного проснувшись, она вспомнила о том, что следовало помнить с самого начала – а именно: не стоит и пытаться познавать реальность при помощи телевидения. Так можно только запутаться.
Раньше телевидение было для нее замечательным учителем, неиссякающим источником информации, к которому она могла припасть в любой момент, когда была в состоянии сделать этой даже когда не была. В отличие от библиотеки, которую Эссуис собрал для ее обучения, светящийся ящик, стоявший в камине, неустанно что-то говорил, независимо от того, слушали его или нет, и с ним не было нужды прерываться, чтобы перевернуть страницу. За долгие месяцы обучения чтению Иссерли так и не смогла одолеть больше, чем несколько параграфов «Всемирной истории» У.-Н. Уича, MC, ЧАО, МИ[3] (даже устрашающе подробная сельскохозяйственная брошюра под названием «Как выбрать правильный ротоватор»[4] выматывала ее не столь сильно), но достаточно было пару недель посмотреть телевизор, чтобы тебе преподнесли как на ладони все основы психологии вод-селей.
Но как это ни странно, довольно давно наступил такой момент, когда телевидение больше не способно было сообщить ей ничего нового. Оно дало Иссерли все, что могло, и вновь превратилось в источник непонятной пустой болтовни.
Тем не менее Иссерли по-прежнему хотелось знать, какой сегодня день недели и сколько времени осталось до восхода солнца. Она решила, что, как только ее тело окончательно проснется, она выйдет наружу и попытается выяснить этот вопрос самостоятельно. А впрочем, зачем вообще ждать? Она может закончить свои упражнения на пляже под покровом тьмы, к тому же у нее было сильное подозрение, что сейчас все-таки раннее утро. Утро понедельника.
Иссерли постепенно пришла в себя.
Держась за перила, она спустилась в ванную комнату. Спальня и ванная были единственными комнатами в коттедже, которые она хорошо знала, – остальные помещения представляли для нее сущую загадку. Но в ванной она могла двигаться с закрытыми глазами. Она ходила туда в темноте бесчисленное количество раз – практически каждое утро в зимние месяцы.
Иссерли вошла в ванную. Подошвы ее ног ощутили переход от деревянного пола к полусгнившему линолеуму. Без особого труда она нащупала все, что ей было нужно. Ванна, краны, шампунь, хлынувшая острыми струйками вода из душа: все эти вещи оказались на своих привычных местах, словно ждали ее. Больше им ждать было, впрочем, некого.
Иссерли тщательно вымылась под душем, уделяя особое внимание тем шрамам и непривычным, странным впадинам, что отличались тревожащим отсутствием чувствительности. Именно в этих местах могла затаиться инфекция, и раны там никогда не зажили бы, разойдись вдруг швы. Руки Иссерли размазывали пену по коже. Обильные пузырящиеся массы взбитой смеси воды и моющего средства в темноте казались ей даже более объемистыми, чем были на самом деле. Иссерли представляла себя окутанной и завернутой в пену, словно в белые облака, будто в те радужные холмики пены от химических отходов, которые иногда волны выбрасывали на аблахский пляж.