– Но, позвольте, Сергей Сергеевич… – сказал император, – насколько я помню историю, Елисавет Петровна родилась почти через сто лет после смерти Генриха Наваррского?

– Тысяча семьсот тридцатый год – это еще один мир, который мы корректировали по заданию Бога-Отца, – ответил я. – Причем там задание было конкретным. Нам требовалось не допустить смерть от оспы юного императора Петра Второго и тем самым предотвратить воцарение Анны Иоанновны, бироновщину и весь бабий век, со всеми его куртизанами и партизанами. Но с Петром Вторым вышла незадача. Тело-то мы вылечили, а вот внутри этого тела вместо души обнаружилось нечто похожее на дикое животное, которое в процессе перевоспитания взяло и издохло. Тогда Господь, по моей невольной рекомендации, извлек с адских галер душу императора Петра Великого, загремевшую туда за излишнюю жестокость, попенял ей на былые ошибки и засунул в исцеленное нами тело внука отбывать пожизненный срок. Мол, когда помрешь во второй раз – тогда и решим, то ли даровать райское блаженство, то ли засунуть в такие глубины ада, что и галеры покажутся наградой. Именно тогда Елисавет Петровна, проходившая у нас курс восстановления своего расшатанного здоровья, встретилась на узкой дорожке с Генрихом Наваррой, и они полюбили друг друга. Вот так я свел знакомство с Петром Великим, обитающим теперь в теле своего внука, и выдал замуж за Генриха Четвертого цесаревну Елисавет Петровну. А она и счастлива. Ведь ее всю жизнь готовили к работе французской королевой. А уж как был счастлив Петр Алексеевич, так это и вовсе не описать никакими словами. Кстати, он тоже имеет талант творить Призыв, но не имеет даже грамма магических способностей, как и Генрих Наварра с Александром Ярославичем. Магии ноль, а Призыв, притягивающий к ним людей, есть.

– Все-то у вас легко, Сергей Сергеевич, – с тоской вздохнул Николай, – если послушать, прям как у Юлия Цезаря: «Пришел, увидел, победил». И Верные у вас, небось, не воруют, ибо невозможно воровать у самого себя. А у нас все беспросветно: чиновники воруют, мужики пьют, а офицеры в армии и пьют, и воруют одновременно.

Я тихим голосом добавил:

– А царь имеет в советниках и министрах разных дураков с прохвостами, и к тому же меняет свои решения по семь раз в неделю, в зависимости от того, с кем он в этот день пил чай. А над ухом у него и днем и ночью кукует ночная кукушка: «ку-ку, ку-ку, ку-ку». Это, если что, я об Александре Федоровне. А тем временем в стране кризис, рабочих гонят за ворота заводов, мужики голодают, а собранный доброхотами хлеб полковники Вендрихи гноят в эшелонах. При этом семейство Романовых, которое должно быть России добрыми родителями, не обращает на эти беды никакого внимания, и вместо того чтобы принять меры к исправлению неустройств, устраивает балы века, где выступает перед публикой, осыпанное жемчугами и бриллиантами.

По мере того как я высказывал все что думал «хозяину земли русской», тон мой нарастал, а в небесах с ясного неба все громче и громче грохотал гром.

– Направляя меня в этот мир, Господь не определил, каким путем я должен достигнуть цели – главное, чтобы после моего ухода русское государство продолжало крепнуть и развиваться, а народ, включая последнего мужика, знал, что завтра ему будет жить лучше, чем вчера… И спасать Россию требуется не от японцев – сами по себе они не более чем досадная помеха. Спасать Россию требуется от вас, дорогой Николай Александрович… да – от вашего ближайшего окружения, которое больше думает о своих желаниях и придурях, чем об интересах Государства Российского. В силу полномочий, данных мне Творцом всего Сущего, я засучу рукава и начну перебирать Романовых как яблоки в ящике. Подгнившие плоды я буду откладывать в сторону, а годные сортировать – которое из них более подходит для исполнения поставленной задачи. С этой целью уже этой ночью из своих постелей будут похищены и доставлены ко мне сюда все представители вашей ближайшей родни: брат, сестры, маман, зятек повышенной пронырливости, а также еще остающиеся на свободе дядья. Впереди этот мир ждет Великий и Ужасный Двадцатый, век, полный кровопролитных войн и ужасных смут умов, и России в это время лучше быть плотно сжатой в кулак, чем оставаться в том дебилизованном и демобилизованном состоянии, которое стало результатом вашего правления. Русский народ вполне достоин того, что бы жить при нормальном государе, избавившись от чувства безысходности, оскорбительного пренебрежения и унизительной нищеты. Это бедность – когда у человека есть только необходимое, но больше ему не надо – может быть гордой, а нищета, когда нет вообще ничего, унизительна сама по себе. И только двумя вещами я не буду заниматься в этом мире: не сяду на трон сам и не буду провозглашать республику – буржуазную там или социалистическую. На это псевдодемократическое дерьмо я насмотрелся еще у себя дома, и не хочу воспроизводить его у вас…