— Да, я слышал о твоих родителях. Большая трагедия. Я искренне прошу принять мои соболезнования.

Он улыбнулся сочувственно, но глаза у него оставались совершенно холодными. Нелли вернулась в комнату. Ян наклонился, чтобы поцеловать мать в щеку, и Нелли позволила ему это с равнодушным лицом.

— Какая для тебя радость, мама, что Эрика наконец смогла прийти, ты ведь так долго этого ожидала.

— Да, это действительно очень приятно.

Нелли села на диван. Ее лицо исказилось от боли. Нелли прижала к себе правую руку.

— Что с тобой, мама? Опять? Тебе больно? Принести твои таблетки?

Ян наклонился и положил руки ей на плечи, но Нелли резко стряхнула их.

— Ничего страшного. Всего лишь старческие болячки. Об этом и говорить не стоит. А ты разве не должен быть сейчас на фабрике?

— Да, я только заехал домой взять кое-какие бумаги. Ну да ладно, я лучше пойду и оставлю дам одних. Но пожалуйста, мама, не переутомляйся, не забывай, что сказал доктор.

Нелли только фыркнула в ответ. Лицо Яна, как и полагается, выражало озабоченность и сочувствие, но Эрика могла поклясться, что заметила легкую улыбку в уголках его рта, когда он выходил из комнаты.

— Не старей, с каждым прожитым годом идея эттестюпа[6] выглядит все более привлекательной. В противном случае можно лишь надеяться одряхлеть настолько, чтобы впасть в старческий маразм и вообразить, что тебе опять двадцать лет. Но разве не здорово начать жизнь заново?

Нелли горько усмехнулась. Это был далеко не самый приятный предмет для беседы. Эрика что-то пробормотала в ответ и поменяла тему разговора:

— Но, должно быть, во всяком случае утешает, что у тебя есть сын, который продолжает дело и управляет семейным предприятием. Насколько я понимаю, Ян и его жена живут с тобой?

— Утешение? Да, может быть.

Нелли бросила короткий взгляд на фотографии над камином. Она ничего не сказала, а Эрика не осмелилась спрашивать.

— Да что мы все время про меня да про меня. Ты пишешь какую-нибудь книгу? Должна сказать, мне очень понравилась твоя четвертая, про Карин Буйе. Персонажи у тебя выходят совсем как живые. А как получилось, что ты пишешь только о женщинах?

— Ну, как-то так сложилось с самого начала. Это скорее случайность, мне кажется. Я писала дипломную работу в университете о знаменитых шведских писательницах и была настолько очарована, что почувствовала необходимость разузнать о них побольше: какими они были людьми. Я начала, как ты знаешь, с Анны Марии Леннгрен, потому что о ней я знала меньше всего. А потом все как-то так удачно пошло. А сейчас я пишу о Сельме Лагерлёф, и вырисовываются довольно интересные повороты.

— А ты никогда не подумывала о том, чтобы написать, как это сказать, что-нибудь небиографическое? У тебя такой легкий стиль, может быть, тебе стоит попробовать себя в художественной литературе?

— Конечно, у меня есть мысли по этому поводу. — Эрика старалась скрыть смущение. — Но сейчас я полностью погружена в проект о Сельме Лагерлёф, а там посмотрим, что будет. — Она посмотрела на часы. — Кстати, о писательстве. Я должна, к сожалению, сейчас попрощаться. Хотя при моей работе у меня и нет табельных часов, но она требует дисциплины, и мне пора домой — писать ежедневную норму. Спасибо огромное за чай и вкусные канапе.