И тут Таня увидела Павла, подбежала к нему, веселая и улыбающаяся, обняла, поцеловала холодными губами.

— Ты что тут в одиночестве?

— Телеграмма тебе… от тетки… — виноватым голосом ответил Павел.

— Что-нибудь с Витей? — ахнула Таня.

— Скарлатина. Положили в больницу. В принципе ничего страшного. Хотя тетка всполошилась, просит приехать. Она у меня большая паникерша, не то что бабка Настя.

Таня выхватила из его руки телеграмму, пробежала текст глазами.

— Бедный мальчик… Боже мой… — И подняла на него умоляющие глаза: — Что делать, Павел?

— Надо ехать, — развел он руками.

— Да, да, конечно, — согласилась она, но по ее печальным глазам он понял, что ехать ей не хочется.

— Таня! Мы идем пить коктейли! — донесся до них голос бородатого художника из их компании. — Мы будем в баре! Ждем!

— Я пойду закажу билеты, — сказал Павел.

— Может… сначала позвоним? — неуверенно спросила она. — Узнаем, как он… Может, ему уже лучше? Опасность миновала?

Павел молча смотрел на нее и понимал, что отказать ей у него не хватит сил.

— Хорошо, давай позвоним… — И он отвел глаза в сторону.

Она вздохнула с облегчением и вновь в улыбке сверкнули сахарные зубы. Она потянулась к нему, поцеловала в щеку:

— Пошли пить коктейли, пас ждут… Я уверена, что твоя тетка просто подняла панику…

…А потом, когда кончился отдых, они приехали в Москву. Витя был наголо острижен, и оттого больше всего были видны большие оттопыренные уши.

— Сын! Радость моя! — Таня бросилась к нему, присела на корточки, жарко прижала к груди, и в глазах ее стояли слезы. — Сыночек, родной мой, как я по тебе соскучилась!

Тетка Павла Евгеньевича, пожилая, городского вида женщина, с крашеными губами и пышными сиреневыми волосами, приложила тонкий кружевной платочек к глазам:

— Он вас так ждал, Татьяна Ивановна, так ждал…

А десятилетний Витя стоял истукан истуканом. Худенький, бледный, как свечка, на тонкой шее стриженая голова и смешные, торчащие в стороны уши.

— Витенька, солнышко мое, — со следами в голосе продолжала Таня. — А ты? Ты скучал по мне?

Витя молчал, сопел матери в ухо. Отчим Павел Евгеньевич подмигнул мальчику и потащил на кухню объемистые сетки с виноградом, дынями и яблоками.

— Ты любишь меня, Витенька? Ну что ты молчишь?

Витя молчал как проклятый.

— Конечно, любит, — сказала тетка Павла Евгеньевича. — Вы не представляете, как он скучал, Татьяна Ивановна. Эта такая тонкая, нежная душа…

— Витенька, картинка ты моя! Золотой ты мой! Все хорошо, мы снова вместе, ты выздоровел, все замечательно.

— Я тебя ненавижу, — вполголоса сказал Витя матери в ухо.

— Что, что? — переспросила Таня, сделав вид, что не расслышала.

Витя мягко, но настойчиво освободился от объятий матери и не спеша направился в свою комнату. Мать продолжала сидеть на корточках, смотрела ему вслед, потом поднялась, медленно направилась в ванную, попила воды из-под крана, шумно вздохнула и вдруг встретилась со своим отражением в зеркале. Долго разглядывала легкие морщинки под глазами, разглаживала их кончиками пальцев. Ей вдруг стало жалко себя, своей ускользающей красоты и молодости, и в глазах вновь появились слезы.