Ей хотелось двигаться – чтобы покачивалась грудь, плюющая на все лифчики, чтобы раздувались ноздри, чтобы трепетали ресницы.

Я едва дождалась утра, сложила вещи в рюкзак – не так-то много и было у меня вещей; отдала ключи от Левиной квартиры Софье Николаевне, которая нашла меня хорошенькой (“Надо же, и зачем было с таким прелестным личиком какую-то операцию делать!”), и отправилась на вокзал.

…Добраться до монастыря оказалось легче, чем я думала, хотя дорога и заняла больше суток. Сама того не подозревая, я скользила по накатанной дорожке, которую протоптали изнывающие от поиска новых форм жизни московские интеллектуалы.

Из Андреаполя в деревеньку, название которой все время ускользало от меня, ходил рейсовый автобус – два раза в день. Автобус, замызганный, держащийся на честном слове тазик”, неожиданно оказался наполненным такими же пришельцами, как и я, – в их число затесалось даже несколько жизнерадостных, чисто вымытых немцев из Дюссельдорфа; немцы ехали в коммуну по реабилитации наркоманов с экуменической миссией. Авантюрная Ева тотчас же склонилась к мысли присоединиться к этой делегации, но я, наученная горьким опытом Нимотси, гневно отвергла ее.

А вечером, легко отделавшись тремя бутылками водки, я уже была в монастыре.

…Мне не пришлось ничего объяснять – в обители привыкли к паломникам, их и сейчас было в монастыре несколько десятков. Я передавалась из рук в руки; сестры, похожие друг на друга своими просветленными, отрешенными лицами и бесконечно мелькающими четками в руках, молча устроили меня в маленькую келью, которая освободилась накануне: одна из послушниц приняла постриг.

И только здесь, в четырех стенах, крашенных известью, я наконец почувствовала себя в безопасности. Из узкого, похожего на бойницу, окна я видела монастырское подворье, застывшее в звенящей летней тишине, крошечных девочек в белых платочках, играющих в свои детские игры под присмотром Бога; усыпляющий гул невидимых насекомых наполнял меня ощущением покоя и отрешенности от всего.

И в то же время меня заливало волнами стыда – я пришла сюда не потому, что верила, а потому, что хотела обмануть – и всех, и себя. Это не было спасением души, я даже не знала, где она, моя душа. Единственное, что оставалось, – повязать косынку по самые брови и бесстрашно влезть в серое линялое платье послушницы. Вечером предстоял разговор с настоятельницей, и я, не умевшая даже как следует креститься, очень боялась его.

И поступила так, как давно должна была поступить, – отдалась в руки Евы, уж она-то, со своим капризным, вероломным ртом, обставит все как нужно.

И она действительно обставила все как нужно.

Здесь не задавали иезуитских вопросов, здесь вообще не задавали вопросов, только лишь спросили – зачем?

Затем, чтобы спастись, – я произнесла это вслух, и это было правдой, хотя относилось не к Богу, а к жизни. Вы можете исповедаться… Да, да… Вы можете здесь остаться – столько, сколько нужно. Обязанности несложны, тяжелый физический труд, молитвы – многие не выдерживают, – вы знаете?

Да, я знаю.