Тетя Дуся обернулась на него, вскинула брови. Мол, а ты почему не в школе? Но тут же отвела лицо. Не хотелось давать слабину перед нахалкой в каске.

– Тоже наш.

– А вы кто? Бабушка?

– Я соседка, – сказала тетя Дуся почему-то обиженно. Добавила, на взгляд Бобки, загадочно. – На себя лучше посмотри.

И пригладила растрепанные волосы, чуть тронутые сединой.

– Отец их на службе.

– Хорош отец! – возмущалась девушка в каске. – Ребенок по крышам шастает, чуть не убился! Где его номер? Всё ему сейчас выскажу.

Тетя Дуся прикинула свои силы. Будь это просто девушка, она бы ее, конечно, поставила на место. Но девушка была в каске. Пожарная. Почти милиционер. Тетя Дуся вздохнула, махнула на черную коробку телефона, висевшую в коридоре:

– Сюда.

Потом пальцем на бумажку, испещренную цифрами и буквами:

– Вот номер.

И встала, сложив на груди руки.

Девушка сдвинула каску чуть на бок, открывая ухо, приложила к нему трубку, покосилась на тетю Дусю:

– Можете идти.

– Да постою, – угрюмо посмотрела ей в глаза тетя Дуся. Она придумала, как уесть врага без опаски для себя самой. – А то шастают разные, а тут калоши стоят.

Под вешалкой и в самом деле блестели резиновые рыла.

Девушка возмутилась:

– Вы что, думаете, я…

Но в трубке, наверное, ответили, она скосила глаза на телефон и деловым тоном стала вызывать дядю Яшу.

Военный вышагивал по кабинету, выдыхал то морозный пар, то папиросный дым. То слова:

– Нева… Волхов…

Дядя Яша сидел за столом в шинели. Печатал под диктовку. Из машинки торчал листок. Он начинался словами «Докладная записка». Рядом лежал список парковых скульптур: чуть пожелтевший, довоенный, мирный. Дядю Яшу подташнивало – то ли от едкого дыма, который клубился в тесном холодном кабинете, то ли от отвращения к себе: «Чем я занят?» А руки стучали по клавишам. С треском сыпались буквы: «Нева, Волхов».

– Тритоны, – продолжал военный. – Маскароны… Нимфы…

Дядя Яша уныло подумал, что получил эту службу только потому, что не так много калек способны без ошибок написать это слово. Не макароны, не маска Роны. «Маскароны», – выстукивали пальцы. «Нимфы».

Вот у военного служба была настоящей: он был следователем по возвращению культурных ценностей, пропавших с некогда оккупированных советских территорий.

– Тритон…

– Тритоны уже были, – подал голос дядя Яша.

– Это другой. Из Оранжерейного садика. А те – это четыре мальчика, с Марлинского участка, – военный опять затянулся папиросой, помотал головой, разгоняя дым и непрошенные воспоминания: жена в летнем платье, журчащий хрусталь, морской ветер – у всех воспоминания о Петергофе были похожими. Как у всех, их больше не с чем было сравнивать.

– Черт знает что. Твари. Дикари, – опять стал распаляться он. – Ну как так можно? Сволочи… А ведь про них раньше думали: культурная нация. Мол, Гёте, Моцарт, Бах. Вот вам и Гёте, Моцарт, Бах. Тьфу!

Он раздавил окурок в жестяной банке из-под американской тушенки.

– Может, спаслись, – пробормотал дядя Яша. – Может, музейщики успели их спрятать.

– Не знаю, – покачал головой военный. – Ты ж видел, что энкавэдэшники принесли.