– В шкаф? – не понял Пантелеймон и окончательно очнулся. – Ах, да. Прости.

– Искал чем похмелиться, что ли? – догадался Челарь. – Ладно, чего там. Надо поговорить.

– Может, выпьем? – не терял надежды Пантелеймон, но Богдан лишь покачал головой.

– Не сейчас, – сказал он. – А то потом скажешь, что я по пьяни растрынделся.

– Я сейчас уберу, – с трудом приподнимался на кровати Пантелеймон, недоумевая, как же он мог разбросать женское белье по всей комнате.

– Лучше слушай сюда, – сказал Богдан. – Нет, давай все же выпьем.

Спустя час собутыльники вернулись в обычное за последние сутки состояние, причем Богдан все порывался расцеловать Пантелеймона, отчего тот, наслушавшись откровений соседа, даже немного протрезвел и уже не стесняясь отталкивал хозяина дома.

– Не может быть, – никак не мог поверить Берку. – И тебе не противно?

В ответ Челарь издал звук, напоминающий одновременно смех и рыгание.

– А это все, – он обвел рукой комнату, едва не треснув Пантелеймона по голове, – на какие шиши?

– Но он же, – Пантелеймон задумался, подбирая слово, за которое вдрызг пьяный Богдан не въехал бы в ухо.

– Пидарас? – подсказал Богдан, раскачивающаяся голова которого, казалось, вот—вот свалится с плеч.

В это невозможно было поверить, даже в опустившимся на голову Пантелеймона алкогольном тумане. Секрет итальянского благополучия Богдана Челаря скрывался в его трусах, которые он ежедневно снимал, приступая к работе. Ничего нового в этом не было, молдавский гастарбайтер исправно служил престарелому итальянцу, если бы не одно но: старик—итальянец оказался престарелым гомосексуалистом, а главным условиям приема Богдана на работу стал – нет—нет, не секс с работодателем, на это восьмидесяти трехлетный итальянец был уже не способен, – а всего лишь необходимость радовать старика видом слегка грузного, но все еще крепкого мужского тела. Каждое утро, приходя в дом работодателя, Богдан сбрасывал с себя одежду и напяливал на совершенно голое тело фартук из прозрачной, слегка затуманенной пленки, с фигурой розовой пантеры в самом недвусмысленном месте. Получалось, что персонаж мультфильма в этой, разыгранной старым извращенцем пьесе, играл роль фигового листа.

– А вы точно не это? – сделал страшные глаза почти трезвый, но все еще пьяный Пантелеймон, – Ну, не это самое? Ну как сказать—то? – недоумевал он.

Неожиданно Богдан строго посмотрел на Пантелеймона и предостерегающе приложил палец к губам.

– Но—но, – сказал он. – Не пизди. Стриптиз – это еще не порнуха. Обычная работа. Прибрать с квартире, провести старика в туалет, помыть посуду. Только все без штанов, большая разница—то!

– Да? – растерялся Пантелеймон.

– За пятерку—то евро в месяц, – сказал Богдан. – Хочешь, тебя устрою? К бывшему любовнику моего старпера?

– Пять тысяч? – не поверил Пантелеймон, но Богдан сдался на полуслове. Лег прямо на разбросанное на полу женское белье и захрапел.

– Я так и не понял, трусы и лифчики зачем? – первым делом спросил Берку, когда новоявленные братья в очередной раз проснулись с чувством глубокой ненависти к окружающему миру и к тем, кто изобрел спиртное.