«В Москву? Учиться?! Сейчас?! Да что он, Ванька Резанов, с ума сошел?! Я ему, подлецу, все вечером в ресторане выскажу! Ишь, чего вздумал – в Москву! Такую актрису! Да вы, милая, у меня уже во всем репертуаре стоите, успех грандиознейший, кассу каждое утро приступом берут, а он – в Москву! Вы забыли, что у нас контракт до конца сезона?!»

Софья только устало улыбалась и кивала. Она действительно была теперь занята почти во всех пьесах репертуара, от водевилей до шекспировских драм, Гольденберг отдал ей все роли Мерцаловой, лично переписав их так, чтобы в каждой присутствовал хоть небольшой вокальный номер. Он вознамерился даже ставить оперетту, и от этого отчаянного шага его удержало лишь то обстоятельство, что достойного партнера в труппе для Софьи не нашлось: хорошо поющих актеров было крайне мало. Но город желал слышать прекрасный голос новой актрисы, и специально по просьбам зрителей раз в неделю давался большой дивертисмент, в котором Софья пела несколько номеров. Но городу и этого было мало, и чуть не каждый вечер после спектаклей Софью приглашали на вечера в дома местной знати. Сначала она пробовала отказываться, но антрепренер провел с ней серьезную беседу, объяснив, что от благосклонности отцов города напрямую зависит благополучие всей труппы. Подумав и переговорив об этом вечером с Мерцаловой, Софья согласилась.

Марья Мерцалова между тем все реже и реже выходила из дома. Ее фигура, еще месяц назад казавшаяся точеной, сейчас, без корсета и жесточайшей шнуровки, расплылась, как у купчихи, и казалась совершенно бесформенной. С постели Мерцалова почти не вставала, день проводила, обнимая подушку и часами глядя в окно на тихий, почти всегда безлюдный переулок, мало ела и никого из театра не желала видеть, хотя первое время актрисы и забегали ее проведать.

Суждениям Мерцаловой об игре актеров, кратким, резким, но всегда очень точным и проницательным, Софья доверяла больше, чем газетным статьям и рецензиям, и на ее критику не обижалась, по-прежнему искренне считая, что актрисой она, Софья Грешнева, быть не может и весь этот шум вокруг ее персоны – забавное, почти водевильное недоразумение. Единственное, что ее по-настоящему радовало в происходящем, – быстрый рост их с Марфой доходов. Теперь уже не нужно было ждать, когда хозяева сочтут возможным расплатиться с Марфой за очередную партию белья: в театре Софья стала получать очень значительные суммы. Основная их часть пошла на гардероб: в единственном бывшем у Софьи платье и разваливающихся ботинках было не очень авантажно появляться на вечерах в домах богатых купцов и дворянской знати. Вместе с Мерцаловой и полностью следуя ее рекомендациям, Софья заказала себе несколько обычных и вечерних платьев, меховой полушубок, три пары новых сапожек, белье, чулки и даже атласную шаль с черными розами – совершенно, на ее взгляд, ненужную штуку. Впервые у Софьи появились по-настоящему дорогие вещи, и они принадлежали ей одной: эти платья не нужно было делить с Катериной, их не носила прежде Анна, это был ее, только ее гардероб, и первое время Софья часами сидела, разглядывая атлас и шелк своих нарядов, словно не веря собственным глазам. Появились у нее и первые в ее жизни украшения: изумрудные серьги были подарены Купеческим благотворительным обществом, большую и несколько аляповатую гранатовую брошь преподнес председатель Театрального кружка, золотое колье было презентовано от Дворянского собрания. Мерцалова, узнав об этом, пожала плечами: «Готовься, скоро захаживать начнут».