— Значит, Ира? — ухмыльнулась я. — Для малообеспеченной медсестры, вынужденной из-за квартиры ухаживать за Пелагеей Андреевной, у тебя слишком дорогой мобильный. Ну-ка дай сюда ключи!

Моя визави молча протянула связку.

— Так я и предполагала! — воскликнула я. — Это же отмычки! То-то мне показалось странным, что в связке столько ключей. Штук сорок, не меньше! Лена, у нормальных людей их не больше пяти-шести.

— Я не Лена, — тупо повторила женщина.

— А кто? — разозлилась я.

— Катя, — вдруг шепотом сообщила собеседница. — Катя. Лена меня старше, я младшая. Вернее, самый младший Павел. Пелагея его от генерала Быкина родила.

Я заморгала:

— Пелагея Андреевна — ваша мать?

— Можно и так сказать, — невесело подтвердила Катя, — хотя настоящей мамой мне Сонечка была.

— И у вас есть еще сестра Лена?

— Да, — подтвердила Катя, — но мы не дружили, совсем. Нас в детский спецдом отправили. Хотя… вы, наверное, не знаете, что это такое, и не поймете. Вообще, нашу историю обычному человеку не осознать, очень уж она дикая. Я ведь почему прийти сюда рискнула? Мне документ позарез нужен. Пелагея меня обманула, обещала его отдать, если я буду ей деньги платить, и я привозила каждый месяц. Но… понимаете… у меня своих больших средств нет, зарабатываю я мало. Меня муж содержит, он счет проверил, стал спрашивать: «Катюша, куда приличные суммы деваются?»

А я ответить не могу. Боюсь! Вдруг он меня бросит? И в клинике позор! Пелагея… она… Ой, господи!

Катя кашлянула и беззвучно заплакала. Я обняла совершенно растерянную Катю за плечи:

— Пошли.

— Куда? — одними губами спросила она.

— Тут неподалеку есть маленькое кафе на бульваре, там нам никто не помешает, — пообещала я.

Когда мы устроились за столиком и сделали заказ, Катя вдруг спросила:

— А вы кто?

— Евлампия Романова, — представилась я. — Лучше зовите меня просто Лампой. Я работаю частным детективом.

— Ой! — Катя зажала рукой рот.

— Сами понимаете, — делая вид, что не замечаю испуга собеседницы, продолжала я, — моя профессия обязывает держать язык за зубами, хранить чужие тайны и никогда не сообщать подробности о клиентах. Но сейчас придется нарушить эти правила: меня наняли присматривать за Верой Путинковой, невестой Павла Брыкина.

Чем дольше я говорила, тем сильнее бледнела Катя. В конце концов, она прижала руки к груди и прошептала:

— Паша мой брат. Он, вообще-то, Быкин, в специнтернате проходил под этой фамилией, но потом слегка изменил ее.

— Давайте-ка с самого начала… — попросила я.

— Не могу, — прошептала Катя, — все так запутано, никаких слов не хватит.

— Ничего, я разберусь, — приободрила я ее. — Глядишь, и вам сумею помочь!

— Вы знаете, где Пелагея Андреевна?

— Да. Она в больнице, у нее инсульт.

— Боже! — отшатнулась Катя. — Говорить может?

— Нет, — помотала я головой. — Суворовой очень плохо, врачи сомневаются в благополучном исходе.

— Катастрофа! — обмерла Катя. — Я за квартирой в свободное от работы время следила, все ждала подходящего момента, но Пелагея из дома выходить перестала. Я с улицы наблюдала, сидела в подъезде напротив и на окна пялилась. Мне было трудно, но я приняла решение: непременно доведу дело до конца. Уйдет Пелагея в поликлинику, влезу в квартиру и отыщу бумагу. Но старуха словно в спячку впала: наружу не выглядывала, даже свет не каждый вечер зажигала. И вот сегодня я подумала: пусть она даже дома будет, войду и потребую… а там — ремонт. Ремонт!