И решили, что лучше нам оставаться на месте до зари. Если шторм налетит раньше, ну что ж, придется повернуть в открытое море и отстояться на якоре. Если же шторм погодит до зари и если туман немного рассеется, у нас появится шанс подойти к берегу, избежав кораблекрушения. К тому же мы могли повстречать местное рыбачье судно и набраться от него сведений о «прибрежных водах».
По моим часам заря занялась в шесть ноль-ноль, но зримых свидетельств этому практически не было. Правда, туман рассеялся настолько, что мы уже видели друг друга с расстояния в целых два шага. Какой-то кладбищенский полусвет позволил различать картушку компаса без помощи фонарика, что было к лучшему: батарейки в нем сели окончательно, а запасных у нас не было. Сначала мы заподозрили, что мои часы врут (нас бы это вполне устроило), но из мути внезапно выпорхнул рано проснувшийся тупик и, треща крыльями, еле избежал столкновения с нашей грот-мачтой, а потому мы поняли, что заря таки занялась всерьез.
Мы подождали еще полчаса в надежде услышать разоренное биение рыбацкого двигателя. За часы дрейфа течение принесло нас ближе к берегу, диафон звучал отчетливо, и сомнений в том, что это Литл-Бёрин, не оставалось никаких. Однако бёринские рыбаки словно бы не торопились на лов. Мы проклинали их, как гнусных лентяев, но тут Джек припомнил, что, не говоря уж о штормовом предупреждении, утро-то было воскресное! И мы оставили надежду на спасителей-рыбаков. Будучи добрыми христианами, они все остались на берегу, занимаясь спасением собственных душ.
Однако в семь часов мы услышали новый звук — первый посвист ветра в наших снастях. Первый вздох надвигающегося шторма.
Шкипер «Джинни Барнс» подарил нам мелкомасштабную и сильно истертую карту залива Пласеншия. Хотя разобрать на ней что-нибудь оказалось трудно, но мы все-таки установили, что ни подводных рифов, ни скал у берегов Литл-Бёрина вроде бы нет, а потому решили держать курс прямо на диафон, а когда подойдем близко, повернуть на север и попытаться зайти за остров с подветренной стороны. А там бросить якорь в наиболее защищенном месте, какое удастся найти, и пережидать там, пока шторм не кончится или не рассеется туман, дав нам возможность поискать приют.
Дальше начался кошмар. Чтобы расслышать диафон, мы каждые пятьдесят минут выключали двигатель, проверяя направление. После каждого выключения заводился он со все большим трудом. В восемь тридцать, когда до диафона оставалось четверть мили, обалдуйка наотрез отказалась снова заводиться. Я потел над ней, менял зажигатели, колдовал над проводками, а грохот прибоя, разбивающегося о двухсотфутовые обрывы острова Литл-Бёрин, все нарастал и нарастал, потому что прилив нес нас туда.
На воскрешение обалдуйки ушел добрый час, и мы отдавали себе отчет, что уже не рискнем ее выключить, пока не доберемся до якорного места. Джек встал у бушприта, а я стоял у руля и еле различал взмахи его руки, когда он указывал направление диафона, который он теперь слышал и сквозь рев двигателя. Внезапно он вскинул обе руки. Растерявшись, я круто переложил руль. «Счастливое Дерзание» повернулась на каблуках, и мы поплыли назад в море.