– Я проститутка, а не картина! Мужчина действует не только глазами!

Hay обратился к шлюхе:

– Что бы ты сочла достойной платой? Встав на ноги и стряхнув песок со своей сорочки, она приготовилась торговаться.

– Ну, учитывая то, что я не витрина, я предложила ему подобающе развлечься. И я просила у него...

– Все! – возопил Баско. Шлюха чопорно продолжала:

– Я просила у него только его красивенький медальончик.

– Слишком дорого за то, чтобы строить глазки!

– Я пообещала больше, чем глазки. Hay сказал:

– Какой медальон? – В голосе его звучали новые, более резкие нотки.

Возбужденный Баско вдруг сник, в глазах его мелькнул страх.

– Ничего. Это ничего. Я ошибся.

– Невелика и добыча, – сказал шлюха. – Красивенькая маленькая штучка...

– Какой медальон? – Hay протянул руку.

– Безделушка, – ответил Баско, смущенно улыбаясь. – Брелок.

– Дай мне. – Hay все еще держал руку.

– Конечно! – Баско остановился у котла с ромом и опустил туда свою чашку. Его рука тряслась, когда он поднимал чашку ко рту.

Он встал перед Hay и сунул руку в карман, но здесь его рука замерла: Hay приставил к его лбу ствол пистолета.

– Оставь. – Hay бросил взгляд в сторону. – Хиссонер, достань.

Хиссонер сунул руку в карман Баско, достал двуствольный капсюльный “дерринджер”.

– Ну-ну, – сказал Hay. Баско теперь был в ужасе.

– Медальон здесь же! Клянусь!

– Я в этом уверен. И он хорошо защищен к тому же. Хиссонер нашел брелок и передал его Hay. Это был не медальон, но золотой топорик на золотой цепи.

– Сколько времени у тебя это было?

– Многие годы! Я храню это как память. – Глаза Баско были сведены на стволе пистолета.

– Сколько времени у тебя это было? – повторил Hay.

– Клянусь...

– Сколько времени у тебя это было? В третий раз, – по традиции.

Баско очень хорошо понимал, что происходит. По его лицу градом катился пот.

Взглянув на Баско, Мейнард понял – как-то сразу, без содрогания, без сочувствия – что этот человек мертв. То, что совершил Баско (Мейнард предположил воровство) было само по себе отвратительно, но Баско еще и усугубил свою вину враньем, и не один раз, а трижды. Мейнард настолько уже привык к резне, что он с интересом подумал не о том, что Баско сейчас умрет, а о том, как он умрет. И, отметил он лениво, еще один кусочек его мозга – или человечности – должно быть, атрофировался, потому что его даже не беспокоил тот факт, что ему это безразлично.

– Ром, Л’Оллонуа, – сказал Баско. – Битва...

– Ты отнял это у женщины, – сказал Hay. – Вот почему она тебя укусила.

– Я...

Хиссонер сказал:

– Он скрыл это от компании.

– Безделушка!

– Мы росли с тобой вместе, Баско, – сказал Hay и нажал на спуск.

Голова Баско взорвалась градом осколков, и он упал на песок, как бутылка без пробки.

Hay сунул пистолет обратно за пояс и бросил топорик шлюхе. Двое мужчин утащили тело Баско с поляны.

Медленно, с трудом, подобно паровозу, отходящему от станции, пир возобновился.

Hay наполнил свою чащу, отпил из нее, затем передал ее Мейнарду.

– Как бы ты описал это, писец? Мейнард пожал плечами.

– Еще одна смерть. Сейчас мертв, за минуту до этого жив. Вы ведь так к этому и относитесь, разве нет?