– Какой он гадкий, однако! – с сердцем сказала Дина.

Минор опустил голову.

– Вы с ним поосторожнее. Он упрямый, как бык. Сказал, что будет вас всю жизнь добиваться…

– Меня? Добиваться?

Минор огненно покраснел.

– Я вас предупредить хотел. Потому что он злой сейчас, Жорка. Денег нету, ничего нету. В армию не взяли, зрение у него никудышное. Он вот за лето сил наберется и…

– И что? – презрительно спросила она.

– Не знаю я, что! – со слезами в горле прошептал Минор. – А только вы с ним осторожнее.

– А вон и сестра моя вышла! – отвернулась Дина. – Ну, наконец-то! А то мы с Илюшей заждались. Спасибо вам, Ваня, вы – милый.

Вечером того же дня Таня всё-таки вырвалась на Малую Молчановку. Они уже три дня не видели друг друга. Три дня бесконечно тянулись. Александр Сергеевич был немного пьян, как это стало часто случаться с ним в последнее время. Пьяный, он становился веселее и раскованнее, чем обычно, но это веселое сумасшествие, которое всякий раз появлялось в его глазах, болезненно настораживало Таню, и даже телесная близость не приносила ей всегдашнего счастья.

Александр Сергеевич, как всегда, крепко обнял ее прямо в прихожей, темной оттого, что во всей квартире были задернуты шторы, и прохладной, быстро снял с нее шляпу, обеими руками закинул назад ее голову и несколько раз крепко поцеловал в губы и глаза.

– А ты загорела немножко! – радостно сказал он и погладил ее по спине. – Загорела, потолстела! А как с молоком? Всё в порядке?

Тане всегда становилось неловко, когда он спрашивал ее о вещах, связанных с кормлением Илюши или еще с какими-то физическими подробностями, и она всякий раз краснела и отмалчивалась, вызывая его насмешки.

– Ну, ну! Испугалась! Ей-богу, не понимаю! Что я такого спросил неприличного? Ребеночка ты родила самым натуральнейшим образом, не аист принес, молока у тебя – слава богу, опять на троих хватит! Кормилицу выгнали. Чего ж ты стесняешься? Тем более доктора?

– Прошу тебя, Саша, не надо… – проговорила она, отворачиваясь.

– Не надо – не буду. Ты чаю-то выпьешь? А может быть, сразу…

И он блестящими взволнованными глазами показал на маленькую комнату.

– Как хочешь, – тихо ответила она.

– Нельзя же думать только обо мне! – засмеялся он. – Я-то всё время хочу, а как тебе лучше? Ты дама, вот ты и приказывай.

И опять ей стало неловко, неприятно: он невольно подчеркивал сейчас то, о чем ей хотелось забыть, не думать – об этом ее двусмысленном, ужасном положении.

– Пойдем, пойдем, выпьем чаю, – угадав ее мысли, заторопился он. – Горячего чаю с лимоном и с бубликом. Хочешь?

Она улыбнулась сквозь готовые слезы.

– Да, очень хочу.

В столовой висел карандашный портрет доктора Усольцева, сделанный художником Врубелем и подаренный, как уже знала Таня, Александру Сергеевичу на его сорокалетие. Странная сила, исходящая от этого рисунка, заново поразила ее.

– Как он мог отдать тебе такую памятную вещь! – воскликнула она наивно. – Неужели он не дорожил этим? Ведь Врубель – такой знаменитый!

– Во-первых, это не единственный карандашный портрет Усольцева, сделанный Врубелем, – возразил Александр Сергеевич. – А кроме того, я не исключаю, что доктор слишком сильно устал от своего знаменитого пациента. Врубель прожил в его клинике почти пять лет с небольшими перерывами, там же и ослеп, там же и умер. Вместе со своим демоном.