Грязнов пошел к Меркулову, сам он уже не мог решить, что целесообразнее предпринять в этой ситуации.

Костя, выслушав подробности, не проявил особого энтузиазма:

— Ничего конкретного у тебя на Иванова, по сути, нет. И на кого-то другого, впрочем, тоже.

— Да я, собственно, и не собирался просить ордер на арест, — пояснил Грязнов. — Хотелось бы сложить наши мыслительные возможности и произвести на свет идею, как с тем, что мы имеем, спугнуть Мефистофеля ненавязчиво, правдоподобно и сильно. Так, чтобы он начал все-таки делать неосторожные и не просчитанные заранее шаги, и главное, хотелось бы спровоцировать на конкретные действия не его уродов, а его лично.

Меркулов только устало вздохнул, по привычке массируя грудь и с завистью глядя на Грязнова, который гасил в пепельнице уже третий окурок. Врачи в очередной раз порекомендовали ему бросить курить, и он бросил, и постился вот уже сто шесть дней, но чувствовал, что долго так не выдержит.

— По-моему, ты его недооцениваешь. Чтобы его спугнуть, нужно что-то большее, на косвенных уликах и противоречивых свидетельствах мы далеко не уедем. За ним с одной стороны «Кремлевская команда» с ее миллионами, а с другой стороны ФСБ с ее неисчерпаемыми возможностями…

— А ты, по-моему, его идеализируешь, — вспылил Грязнов. — И в «Кремлевской команде» он с этим потерянным миллиардом репутацию себе подмочил. Так? И в ФСБ, если придется выбирать между конкретным человеком, пусть даже с огромными связями, и престижем целой организации, наверняка плюнут на него и разотрут.

— Ладно, не горячись, — усмехнулся Меркулов. — Поразительное у вас с Турецким единодушие. Вы прямо астральные близнецы какие-то, даже на расстоянии мыслите одинаково.

— В смысле? — Грязнов давно не получал оперативных известий из Германии и был не в курсе последних начинаний товарища.

— Он там уже даже приготовил ловушку, насколько я понимаю, и теперь только ждет, что Мефистофель наконец сорвется с места и бросится в Европу, путая следы, как заяц.

— Ну вот видишь, в одинаково умные головы приходят одинаково умные идеи, и даже часто одновременно. А если мы Сашке отсюда поспособствуем…

— Да не уговаривай ты меня. Иди к себе и составляй спецсообщение обо всем, что мне сейчас наговорил, очень подробное, можешь даже приврать что-нибудь от себя, а в заключение требуй санкцию на наружное наблюдение для этих двоих — Ларина и Заболотного — и прослушивание телефонных разговоров, скажем, гражданина М.

— А это зачем? Ну, первую половину я понял, на компьютере у меня он лазит регулярно, несмотря на все мои пароли. Я поначалу жесткий диск с собой на ночь домой забирал, а теперь вообще перестал без острой нужды включать компьютер. Но наружка, прослушка — ты же не дашь санкцию, и Милютин не даст.

— Если бы дал, мы бы его и поймали, а поскольку стоит задача напугать, будем обкладывать со всех сторон, и я лично не могу предсказать, чего именно он больше испугается: уже собранных материалов или гипотетического прослушивания.

После неожиданного визита Расторгуева Реддвей постоянно ворчал, что взлелеянный им «Пятый уровень» превратился в проходной двор. Турецкому вид ворчащего Реддвея удовольствия не доставлял, но ход его мысли он расценивал как верный и идущий на пользу дела. Кроме того, Турецкий испытывал определенное душевное беспокойство от того, что вынужден, хоть и не лично, а опосредованно, через Реддвея, обращаться за помощью к штаб-квартире ЦРУ. Нехорошо как-то. Но выбирать не приходилось. «К тому же, — успокаивал он сам себя, — Мефистофеля как-никак ловим, можно за помощью хоть к дьяволу обращаться, такой каламбур получается».