— Господин Вардан, — повысил голос сборщик, — не забывай, что возле тебя сидят двое полицейских.

— Этими полицейскими стращай ты бедного, несчастного мужика, который так глуп, что верит твоим басням вроде тех, что у тебя на Босфоре дворец, что ты отказался от руки дочери Отяна и будто в соборе св. Иакова служат панихиду по твоей родне!.. Проклятия, только проклятия достойны подобные тебе. И ты, ничтожный деревенский сборщик податей, и важные амира[18] при Высокой Порте — все вы продаете интересы нации из-за своих личных выгод, вы — причина разорения армян…

Томас-эфенди не умел сердиться, вернее он сердился только тогда, когда видел слабость противника, которого мог растерзать в клочья. Но он знал резкий, вспыльчивый нрав Вардана, поэтому, желая исправить свою неосторожность, постарался придать делу характер шутки:

— Видно, вино крепкое, чудак, зачем же пьешь его так много, коли не в силах?

Вардан искоса посмотрел на него и ничего не ответил. На лице его можно было заметить только презрение к этому низкому лицемеру.

Старик тоже молчал. Он чувствовал справедливость слов Вардана, но не одобрял его смелости, думая, что неосторожно говорить так с должностным лицом. Поэтому он очень обрадовался, когда обед кончился, не зная, что впереди новая ссора.

По местному обычаю, после обеда сейчас же подали черный кофе без сахара. Томас-эфенди просил Хачо, чтобы в то время, когда ему подают кофе, трубку набивал бы Степаник («так как трубка, приготовленная рукой Степаника, отдает приятным запахом»), подобно тому, как Фаттах-бек в гостях у Хачо требовал, чтобы кофе подавалась руками Степаника, говоря, что «кофе принимает другой вкус».

Когда вошел Степаник с длинной турецкой трубкой в руках, чтобы подать ее эфенди, Вардан совсем обезумел.

Он знал гнусное значение этого турецкого обычая, а потому схватил из рук юноши трубку и, выбросив ее за окно, сказал:

— Уходи, Степаник! Растерянный юноша вышел.

Эфенди рассвирепел, — точно трубкой треснули его по голове.

— Таких шуток я не люблю, — сказал он, — ты оскорбляешь меня.

— Такие люди, как ты, не имеют права говорить о чести.

— Я? Я, мюльтезим целого края? — закричал сборщик.

— Да, ты — разбойник целого края!

Сборщик зашевелился, делая вид, что хочет встать.

— Ни с места! Не то убью, как собаку, — закричал Вардан, схватив рукоятку шашки.

— Напрасно сердитесь, господин, — вмешался один из полицейских, — эфенди не говорил вам ничего обидного.

Вардан, не обратив на него никакого внимания, опять накинулся на сборщика:

— Нахал! Ты привык, как турки, врываться в дом каждого армянина, жрать за его столом, лакать его вино и требовать позорных услуг от его невестки, дочери и детей. Наглец!

Старик-хозяин стоял как вкопанный! Он точно онемел; изредка только он крестился и произносил имя бога.

Но эфенди был столь же труслив, сколько лжив и хитер.

Увидев дикую ярость молодого человека, он сообразил, что с ним нельзя обращаться, как с армянином из алашкертской деревни. Вардан был подданным [русского] царя и имел при себе шашку. Поэтому эфенди ласково произнес: