– Ребра плохо срастаются, – объяснил Верещагин, – дышать трудно.

– Так ты не дыши. Как увидишь меня, сразу молча стой! Зачем тебе ребра? Ты что, тот самый мужик, из которого бабу достали, в смысле, из его ребра бабу сделали? Который Адам, что ли? Зачем тебе ребра, блин? Ты че, баран?

Алексей стоял молча.

– Слушай, а ты вправду, что ли, бизнесмен крутой? – поинтересовался вдруг Матрос.

– Был когда-то, – признался Алексей.

– Вот это ты справедливо заметил – был когда-то. А теперь ты никто, такое же дерьмо, как и все остальные. Небось миллионами ворочал? И где сейчас твои миллионы?

– Мои миллионы в банке, куда ж им деться. Ведь только я могу их оттуда забрать.

– Ты из помойки забери что-нибудь для начала, а потом хвастайся, какой ты крутой! Мухами командуй! – заорал вдруг Матрос.

Повернулся и направился к домику охраны, разговаривая на ходу сам с собой:

– Ишь, миллионер гребаный… Тоже, удивить захотел, миллионы у него!

И Алексей понял: Матрос явно непроходимо туп, иначе отреагировал бы на известие об имеющихся у пленника миллионах несколько иначе.

Начальник охраны зашел за угол домика и присел в тени. Тогда Верещагин снова перегнулся через край мусорного бака и осторожно вытащил со дна заинтересовавший его предмет. Вещь, конечно, абсолютно здесь не нужная, но все же… Он оглянулся и посмотрел на угол домика охраны, а потом быстро засунул найденное под контейнер.

Это был старый велосипедный насос.

В середине июня жара стала и вовсе невыносимой. Уже больше месяца Верещагин шел по утрам со всеми обитателями барака на поле. Беседовать с кем-либо о чем-то уже не хотелось. Потому что темы давно закончились, а повторять одно и то же надоело. Да и приятелей у него здесь не появилось, только Лариса и Сергей Николаевич. Он шел с ними в общем строю, иногда перебрасываясь короткими, в общем-то ненужными фразами. Говорить было тяжело, потому что каждый из них знал, что впереди тяжелый, изматывающий тело и душу день. Рядом брели обреченные на вечную муку люди, повторяя одни и те же фразы.

– Ну вот, теперь до вечера продержаться, – произносилось утром.

– Ну вот, еще день прошел, и бог с ним, – звучало вечером.

Верещагин выходил на работу, обмотав голову рубашкой и прикрывая голый торс лишь пиджаком, а потому у него стали темными от загара лицо и треугольник на груди, а кисти рук были совсем черными. Причем пиджак на теле болтался, словно прежде его носил великан, а потом подарил свою изношенную одежду тощему Алексею. Позади обычно пристраивался старенький кореец Пак с бархатной тюбетейкой на голове. Он почти не знал узбекский и едва ли лучше русский, а потому в основном молчал.

В это утро сразу после завтрака Пак подошел к Верещагину и сказал тихо:

– Ты когда уходить будешь, дочка моя находи… У меня в Ташкенте ресторана была, «Золотой дракона», а Юнус его забрала. Но люди знают, где дочка. Скажи ей, чтобы ходила в банк «Кишлок курилиш». Там работает кореец Сережа Пен, он знает, где все мои деньги я спрятал. Скажи, что пойдешь к дочка. Честная слово говори…

– Обещаю, – кивнул Верещагин, – даю честное слово.