— Что скрывать, в нашем парламенте иногда бывает очень оживленно, — сказал Бестужев. — Вы, господа, состоите в какой-нибудь партии, я так полагаю?

— Боже упаси! — взвился Кубичек. — Мы творческие люди…

— А всякая партия — это уже несвобода, — подхватил Шикльгрубер. — Последнее, что бы я сделал в жизни — вступил в какую-нибудь партию. Я художник… то есть я им непременно буду, я твёрдо решил. А парламент… Ну что же, если он и бесполезен, Габсбурги ещё хуже… Гогенцоллерны по крайней мере чуточку получше, они столько сделали для германского единства… А Габсбурги — призрак, хлам истории… Иногда мне хочется бежать из Австрии… Вот кстати, а как вы нас нашли? Не мог же ваш сибирский знакомый знать, где я живу сейчас?

Ну что ж, этот забавный юнец облегчил ему задачу… Бестужев непринужденно сказал:

— Мне вас расхвалил один старый знакомый, Карл Вадецкий, репортер…

— Быть такого не может, — убежденно сказал Кубичек.

— Почему? — удивился Бестужев искренне.

— Потому что Карльхен ничего не делает бесплатно, — пояснил Шикльгрубер. — И уж тем более не станет бесплатно кому-то создавать рекламу. Не знаю, каким он был у себя в Лёвенбурге, но здесь, в Вене, он доброе слово о ком-то скажет исключительно за звонкую монету. А у меня никогда не было денег, чтобы платить за рекламу репортерам. Так что это был не Вадецкий. Готлиб, это кто-то принял его облик и выдал себя за него…

Бестужев вежливо посмеялся за компанию с ними. Итак, это всё же оказался тот Вадецкий. Крайне честолюбивый… и весьма даже корыстолюбивый молодой человек, мечтавший вырваться из захолустья, разбогатеть, сделать карьеру… он, помнится, весьма даже неглуп… интересно, для данного случая это облегчает задачу Бестужева или, наоборот, усложняет?

— Ты неправ, Ади, — сказал Кубичек. — Вдруг он изменился? Озарение снизошло, словно на Савла по пути в Дамаск, духовное просветление наступило… Ну какую выгоду он мог получить с этого странного парня, которого к нам приводил? А ведь Карльхен оплатил ему ночлег и вроде бы денег на расходы дал… Какая ему выгода от этого сумасшедшего изобретателя?

Бестужев напрягся, весь обратившись в слух. Но больше ничего не было произнесено, и тогда он сам спросил, насколько мог небрежнее:

— Изобретателя?

— Ну да, самый настоящий малость чокнутый изобретатель из французских романов, — сказал Шикльгрубер. — Как у Куверэ, только наш был не пожилой и бородатый, как в «Нашествии макробов», а самую чуточку постарше нас… Он, изволите видеть, изобрёл нечто эпохальное, то ли усовершенствованный вечный двигатель, то ли машину, которая умеет видеть через кирпичные стены… Что-то наподобие…

— Или кинематограф, который можно носить в чемодане, — поддержал Кубичек. — Ну, в общем, что-то такое, поразительное, эпохальное и, спорить готов, совершенно бесполезное. Подробностей я не знаю, он не хотел с нами об этом говорить, смотрел волком в ответ на любые расспросы, так, словно мы оба промышленные шпионы и хотим его гениальное изобретение украсть…

— И продать за миллион марок золотом, ха-ха! — рассмеялся Шикльгрубер. — Нелюдимый тип, ни на какие темы не хотел поддерживать беседы, а едва речь заходила о его собственном аппарате, Густль правду говорит, он начинал смотреть зверем, отворачивался, даже свои ящики к себе поближе придвигал, словно мы на него должны были наброситься и отобрать…