Увидев кольца, Любка заплакала.

Он осторожно и бережно надел тоненькое колечко на ее прозрачный палец и увидел счастливые Любкины глаза.

Смущаясь, сунул даме в зеленом смятую купюру, и та, пригнувшись, чтоб не задеть притолоку, поспешно вышла за дверь.

Любка лежала умиротворенная.

– Вот теперь я спокойна. – На ее лице появилась слабая улыбка. – Вот теперь я все сделала.

Он сидел у ее кровати. Усталая Любка спала. Вскоре она проснулась, и он взял ее за руку.

– Лично я, Любка, женился по любви! – улыбнулся он. – А вот ты – не знаю!

Она попыталась улыбнуться.

– А я нет. Я по корысти! – И тихо, еле слышно, добавила: – Видишь, шуткую. Значит, еще жива.

Гордая Любка категорически запретила сообщать о своей болезни Асе – зачем? Зачем ей срываться с учебы? Чтобы увидеть умирающую мать? Зачем ее волновать? Нет и еще раз нет: «Это тебе мой наказ!»

Спорить Иван не стал. Ну не произнесешь же: «А попрощаться?» И не выговоришь.

Но понял, что дочь Любка простила. И еще попросила все объяснить Асе.

– Ты сможешь, – уверенно говорила она. – Ты сделаешь все как надо, даже лучше меня! Все объясни и попроси за меня прощения!

Обещал. И знал, что выполнит.

Только где эта чертова Аська?

Спустя три дня после их так называемой свадьбы пришло письмо от Тонечки – скончался его отец.

Иван сидел во дворе и думал, как несправедлив и жесток этот мир – нет, все понятно, все мы смертны! К тому же отец прожил долгую жизнь. Трудную, но в конце концов, благодаря Тонечке, вполне счастливую.

Иван выслал денег и отправил Тонечке телеграмму с соболезнованиями, где объяснил, что на похороны не приедет – тяжело болеет жена.

Любка прожила еще четыре месяца. Последние три недели она уже не вставала. Приподняв ей голову, Иван кормил ее жидкой кашей и поил теплым чаем. Но и от этого ее выворачивало.

Понял, что только мучает ее этим, и стал ждать конца. Решил ее отпустить.

Накануне ее ухода, поздним вечером, Любка попросила горохового супу:

– Ты свари, Ваня, а с утра я поем.

Он уже ринулся в кухню, но Любка остановила его:

– Ваня! Подожди. Сядь на минуту.

Он осторожно присел на табурет возле кровати.

Любка взяла его за руку. Рука ее была совсем невесомой.

«Прощается, – мелькнуло у него. – Все понимает».

– Спасибо тебе, Ванечка, – с трудом проговорила она. – За все спасибо. За меня – и говорить нечего. И за Аську тебе спасибо. Хоть дрянь она порядочная. – Любка попыталась улыбнуться. – Иди, Ваня. Иди. Ты ж суп обещал. Гороховый.

Не решаясь поднять на нее глаза, Иван встал с табуретки и поспешил на кухню.

Бросился искать горох, нашел полстакана, поставил варить, покрошил в кастрюлю остатки сала и колбасы, потолок туда картошки и бросил зажарку. Возился до двух ночи и, счастливый – Любка попросила поесть! – уснул.

Но супа Любка не попробовала. В ту ночь ее не стало.

В морг ее он не отдал, сам обмыл, сам одел, сам причесал. Поправил обручальное колечко, чтобы, не дай бог, не слетело – Любкины пальцы превратились в тоненькие сухие веточки.

И отбил телеграмму Аське.

Любку хоронили на третий день. Аська так и не приехала – не успела, не получила телеграмму? А может быть, ее не было в Питере?