У Лёньки, по-моему, случился очередной роман на стороне. Ну, опять же художники, там каждый день были какие-то праздники и застолья. На очередных каких-то посиделках я вошла и увидела, как мой муж разговаривал с какой-то женщиной. Мне было не до этого абсолютно, но я моментально поняла, что у них отношения. Женская интуиция безошибочна. И я не ошиблась.

Она была восточного типа, звали её, кажется, Заремба. Она однажды позвонила, вроде как знакомая, поздравила меня с девочкой и спросила: «А дали имя?» Я говорю: «Нет. Мы хотим дать имя Заремба». Она ответила: «Ну что ж, это очень удачное имя».

Лёнька крутил роман, а у меня не оставалось времени доехать до загса, пять остановок троллейбуса, чтобы зарегистрировать девочку. И дочь лежала полтора месяца без имени. Это было настолько беспросветно, и я не думала, что когда-то у меня это время появится.

И вот пришёл мой друг Фёдор Чеханков и спросил: «А как назвали-то?» – «Да вот никак…» Мы уже с мужем не разговаривали. Этот его роман стал последней каплей. Мне было всё равно, что с ним. Только думала о том, как самой всё это выдержать.

Фёдор был потрясён до глубины души: «Ребята, это издевательство над человеком. Давайте сейчас сядем и выберем имя». Я тупо сказала: «Давайте сядем и выберем». – «Вот прекрасное имя – Настя…» А мою маму звали Настя. И Лёнька мрачно сказал: «Мне одной Насти хватает». Чеханков предлагает: «Ну, хорошо, не надо. Давайте выберем имя Вера!» – «Да нет, как-то не то». – «Хорошо, давайте – Катя!»

Мне уже было всё равно, и я сказала: «Ну, давайте Катя». Потом Федю осеняет: «Слушайте, есть потрясающее имя – Ксюша». В то время это было редкое имя. И я сказала: «Решили: Ксения!» И Лёнька согласился: «Пусть будет Ксения!» Федя забрал Лёньку, они поехали и зарегистрировали Ксюшу.

Потом мы сняли дачу, жили на ней я, мама и Ксюша всё лето. Правда, я уже в мае сыграла спектакль. Ксюше было тогда полтора месяца. Помню, мне позвонили из театра, что кто-то заболел, и я сыграла.

Прошёл ещё год. Я разрывалась, хотя у нас была помощница Анна Ивановна. Лёня никак не помогал. А когда Ксюше был 1 год и 2 месяца, я поняла, что дальше так не выдержу.

Ну не получалось соединить меня, пьющего Лёню, мою работу, дочку и эту проходную комнату. По-моему, мама предложила взять ребёнка. И я сказала: «Да, конечно». Где-то подспудно я понимала, что лишаю себя дочери. С другой стороны, мне было ясно, что если я отдам маме её внучку, то у неё будет цель в жизни, её жизнь наполнится, обретёт особый смысл.

И мама воспитывала Ксюшу, мы не знали никаких яслей и детских садов. Я помню, мы пришли в какую-то поликлинику, и мама с гордостью сказала: «Я не могу ждать, у меня ребёнок дома один». И она, конечно, обожала Ксюшу. И часто говорила: «Вот все говорят, что она красивая, а я вот не вижу ничего в ней красивого».

Мы получили кооперативную квартиру на Большой Никитской и наконец съехались. Актёрский кооператив строился почти одиннадцать лет, мы менялись вместе с линией партии. Дом заложили в 1963 году, а въехали мы в 1973-м. Это место не предназначалось для артистов. Рядом построили ещё два дома: один от ЦК КПСС, другой от Совета Министров. Артисты здесь не предполагались: не по Сеньке шапка. И только безумная Сара Брегман верила: «Мы добьёмся, не надо уходить, мы дождёмся, вы потом меня вспомните…» И мы дождались…