Никаких возражений не последовало.

«Но я не из тех, кто выносит приговор на основании одних инд… индиций[6]. Дело должно быть расследовано основательно, и я беру на себя смелость утверждать, что эта задача мне по плечу».

Тут воображаемый собеседник с таким жаром принялся уверять, что господину Блюмквисту любая задача по плечу, что даже сам господин Блюмквист счёл его похвалу чрезмерной.

«Ну, ну, не преувеличивайте, – сказал он мягко. – Лучший сыщик, которого когда-либо знала история? Это, пожалуй, уж слишком. Лорд Питер Уимси тоже не так уж плох».

Калле достал записную книжку. В разделе «Особо подозрительные обстоятельства» он добавил: «Посещает по ночам дворцовые развалины. Теряет жемчужины».

Он перечитал всё, что у него было записано о дяде Эйнаре. Недурно! Теперь ему для полного счастья недоставало только одного: отпечатка пальца. Всё утро Калле пытался добыть отпечаток. Несколько часов он увивался вокруг своей жертвы, самым коварным образом подсовывая ему маленькую штемпельную подушечку из набора «Печатай сам». Он надеялся, что дядя Эйнар как-нибудь нечаянно поставит палец сначала на подушечку, а потом на лист бумаги. Но дядя Эйнар, как ни странно, так и не попался в ловушку.

«Опытный, шельма!» – фыркнул Калле.

Придётся, видно, усыпить его хлороформом и добыть отпечаток, пока он будет лежать без сознания…

– Ты тут валяешься, лодырь несчастный, а до начала представления всего пятнадцать минут!

Андерс, свесившись с забора, метал громы и молнии на безмятежно развалившегося Калле. Калле вскочил. Нелегко быть сразу и сыщиком и цирковым артистом. Он пролез через щель в заборе и понёсся наперегонки с Андерсом.

– Кто-нибудь пришёл? – спросил он, переводя дыхание.

– Спрашиваешь! Все сидячие места заняты.

– Так мы теперь почти что богачи?

– Восемь пятьдесят, – сказал Андерс. – Ты вон разлёгся, как турецкий паша, а тебе бы надо Еву-Лотту сменить в кассе.

Они взлетели по лестнице на чердак. Там стояла Ева-Лотта и глядела в щёлку между ставнями.

– Битком, – сообщила она.

Калле подошёл и тоже посмотрел. Собрались все ребята из их квартала и ещё целая кучка «чужаков». На первой скамейке восседал дядя Эйнар. Рядом с ним сидели булочник и его жена, а сзади них Калле разглядел своих собственных родителей.

– Я так волнуюсь, даже ноги подкашиваются! – жалобно простонала Ева-Лотта. – Так и знайте, в акробатическом номере я свалюсь вам прямо на голову. И лошадь не в духе. Боюсь, ничего у меня с ней не выйдет.

– Смотри, не опозорь нас, – предупредил Андерс.

– Пора начинать! – крикнул нетерпеливо дядя Эйнар.

– Ну уж это наше дело! – сердито заметил директор.

Тем не менее он надел свой цилиндр, вернее, цилиндр булочника Лисандера, открыл окно, взялся за верёвку и съехал вниз на арену. Ева-Лотта изобразила громкие звуки трубы, зрители доброжелательно зааплодировали. Тем временем Калле сбежал по лестнице, отвязал лошадь и повёл её между скамьями на глазах у восхищённой публики. Директор снял цилиндр, вежливо поклонился, затем взял хлыст и громко щёлкнул им. И сам он, и зрители ждали, что лошадь пустится бодрой рысью вокруг арены. Но не тут-то было. Она только тупо глядела на публику. Директор щёлкнул бичом ещё раз и совершенно отчётливо прошептал: