– Не рановато, отец, хоронить себя собираешься? – громко и бодро ответил Василий, положив ладонь ему на плечо. – Ты еще силен и крепок, нас всех с легкостью переживешь! Вон, на охоте минувшей единственный трех свиней в изгоне взял. А тут вдруг наследство делить затеял! С чего?

– Разве я не сказывал? – отпустив Дмитрия, пожал плечами князь. – Грешен я, и грех мой велик есть. Клятва ваша о принятии на себя надлежащего искупления избавила меня от тревог мирских. Отчего бы теперь не позаботиться о тревоге душевной?

– Значит, мы все теперь полноправные князья? – словно бы только теперь осознал случившееся младший княжич.

– Да, дети мои, – уже в который раз подтвердил Юрий Дмитриевич. – Вы теперь князья. И вам пора набирать свиты!

– Благодарю, батюшка! Можешь во мне не сомневаться! – Василий поклонился, устремился к двери.

– Будь уверен во мне, батюшка! Не подведу, не опозорю, – поддакнул ему Дмитрий и тоже поспешил к двери.

– Спасибо, отец… – неуверенно произнес младший из сыновей, замявшись на пороге.

Юрий Дмитриевич меж тем поднялся, подошел к окну, уперся лбом в свинцовую поперечину, вглядываясь в волнисто-радужную белизну, что царила за двойными слюдяными пластинами. Его сердце стучало, словно бы у юнца, первый раз увидевшего обнаженную девку, лицо горело, тело пробила легкая дрожь.

Вот и все, он сделал этот шаг! Сделал быстро и решительно, как и надлежит взрослому мужу справляться с самыми трудными и опасными проблемами.

Его мучило двойственное чувство. С одной стороны, Юрий Дмитриевич полагал сей поступок правильным. Отречься от мира, от суеты, покаяться… Удалиться в тихую обитель, дабы замолить грех предательства и запретной любви вдали от чужих глаз и людской молвы. И раз уж проступок сей у них с Софьей один на двоих, – то почему бы им не замаливать его вместе[15]?

Вдвоем…

И могучий князь едва не заскрипел зубами, с пугающей яркостью ощутив запах Софьиных волос, шелест сарафана, прикосновение ее бархатистой кожи, ее шепот, ее глаза, ее раскаленное дыхание…

Юрий Дмитриевич шумно вдохнул и мотнул головой, не отрывая лба от тяжелой рамы.

Это с одной стороны…

С другой – он чувствовал, он знал, он понимал, что в сих его покаянных помыслах таился скрытый обман! Хитрость, изворотливость, гнусная ловкость, измена клятве, данной им умирающему брату…

Мужчина чувствовал сие, но гнал холодное склизкое чувство прочь, отворачивался от него, пытался спрятать в самый дальний и темный, самый потаенный уголок души, усилием воли возвращая помыслы к отречению и покаянию. Мечтаниям о том, как они с Софьей уединятся и станут сообща, в одной общей келье, стоя бок о бок, взявшись за руки, замаливать свой долгий и тяжкий грех.

– Софья! – неожиданно сорвалось с его уст забытое имя. – Софьюшка моя, горлица горячая, лебедушка прекрасная, чаровница ненаглядная…

– Отец, так я должен собирать для себя свиту?

Юрий Дмитриевич вздрогнул, услышав голос младшего сына.

– О чем ты говоришь, сынок?

– Васька с Димкой считают, что я еще не князь! – с обидой выкрикнул юноша. – Что ты меня при себе оставляешь, маленьким!