Потом он стал приближаться к решетке, по-прежнему находясь ко мне спиной.

– Лежать, тупое животное! – грозно закричал он. – Лежать! Ты что, не узнаешь своего хозяина?

Несмотря на то, что разум мой был затуманен, мне вспомнились его слова о том, что вкус крови превратит кошку в дьявола. Моя кровь сделала это, но расплачиваться пришлось ему.

– Прочь! – истошно закричал он. – Прочь, адское отродье! Болдуин! Болдуин! Боже!

Потом я услышал, как он упал, поднялся, снова упал, после чего раздался звук, словно от рвущейся ткани. Крики его стали слабее, наконец стало слышно лишь грозное звериное ворчание. Но тут, когда мне показалось, что он уже мертв, словно в ночном кошмаре я увидел окровавленную фигуру в изодранной одежде, которая вслепую бежала по комнате… И это последнее, что я увидел, перед тем как снова потерял сознание.

На поправку у меня ушло много месяцев, хотя нельзя говорить о полном выздоровлении, поскольку до конца своих дней мне предстоит ходить с тростью, которая будет постоянным напоминанием о ночи, проведенной с бразильской кошкой. Болдуин, конюх и другие слуги не смогли понять, что происходит, когда, привлеченные предсмертными криками своего хозяина, увидели меня, лежащего за решеткой, и его останки – вернее, то, что они потом опознали как его останки – в лапах его любимого питомца. Они отогнали животное раскаленным железом от тела, а потом застрелили через окошко в двери, после чего, наконец, смогли достать меня из клетки. Меня отнесли в мою комнату, и там, в доме моего несостоявшегося убийцы, я несколько недель лежал между жизнью и смертью. Они вызвали врача из Клиптона и выписали сиделку из Лондона, и уже через месяц я достаточно оправился, чтобы меня отвезли на станцию и отправили обратно в пансион «Гроувнор».

В памяти у меня сохранилось одно воспоминание, которое могло быть частью той панорамы постоянно сменяющих друг друга образов, которые порождал мой затуманенный мозг, не будь оно столь ярким и отчетливым. Однажды вечером, когда сиделка моя отлучилась, дверь комнаты отворилась, и вошла высокая женщина в черном траурном одеянии. Она быстро и неслышно подошла к кровати и склонилась надо мной. И тогда в слабом свете ночника я узнал желтоватое лицо бразильянки, на которой был женат мой двоюродный брат. Она смотрела на меня очень внимательно, и такого доброго выражения, как в тот раз, на ее лице я еще не видел.

– Вы меня слышите? – спросила она. Я еле заметно кивнул, потому что был еще слишком слаб. – Хорошо. Я пришла только для того, чтобы сказать, что, кроме самого себя, вам винить некого. Разве я не сделала все, чтобы уберечь вас от беды? Я с самого начала пыталась выставить вас из дома. Я всеми способами, кроме прямого предательства по отношению к мужу, старалась спасти вас от него. Мне было известно, что он не просто так пригласил вас сюда. Я догадывалась, что он не собирался вас отпускать. Никто не знал его так, как я, женщина, которой он доставил столько страданий. Я не осмелилась рассказать вам все, потому что он бы убил меня за это, но все, что могла я для вас сделать, я сделала. Правда, вышло так, что для меня вы оказались лучшим другом. Ведь именно благодаря вам я получила свободу, хотя думала, что только смерть может подарить мне ее. Мне очень жаль, что вы пострадали, но себя я не виню. Я же говорила, что вы – дурак, дураком вы и оказались.