Матильда сложила в большой железный лоток сердце, легкие и печень. Она позвала Аишу и показала ей красно-фиолетовое сердце, приказав наклониться поближе:

– Посмотри, оно точно такое же, как в книге. Кровь проходит вот тут. – Она сунула палец в аорту, потом указала два желудочка, два предсердия и под конец добавила: – А как называется вот это, я не знаю, забыла.

Потом под возмущенными взглядами служанок, считавших ее действия неприличными и кощунственными, Матильда взялась за легкие. Она подставила два серых липких мешочка под кран и смотрела, как они наполняются водой. Селим захлопал в ладоши, и Матильда поцеловала его в лоб.

– Представь себе, что это не вода, а воздух. Посмотри, мой милый, так мы дышим.

Спустя три дня после праздника воины Армии освобождения, скрывая лица под черными балаклавами, среди ночи заявились в дуар. Они потребовали, чтобы Ито и Ба Милуд их накормили и раздобыли для них бензин. На рассвете они уехали, пообещав, что вот-вот одержат победу и что времена, когда крестьян безнаказанно грабили, уже позади.

В те дни Матильда думала, что ее дети слишком малы, чтобы понять происходящее, и она ничего им не объясняла, но вовсе не из равнодушия и не из родительского упрямства. Она была уверена в том, что дети, несмотря ни на что, живут в коконе невинности, который взрослые не способны прорвать. Матильда считала, что понимает свою дочь лучше, чем кто-либо, читает в ее душе так же ясно, как если бы рассматривала красивый пейзаж за окном. Она относилась к Аише как к подруге, союзнице, рассказывала ей то, что девочке слушать было не по возрасту, и успокаивала себя, думая: «Если она не понимает, значит, это не принесет ей вреда».

Аиша и вправду не понимала. По ее мнению, мир взрослых был туманным, расплывчатым, как поля и деревья перед рассветом или в вечерних сумерках, когда контуры предметов размываются. Родители вели разговоры в ее присутствии, она ловила обрывки фраз, которые они произносили, понижая голос на словах «убийство» или «гибель». Иногда Аиша задавалась вопросами, не произнося их вслух. Она думала, отчего Сельма больше не спит вместе с ней. Почему работницы позволяют работникам с потрескавшимися руками и красными от солнца шеями затаскивать их в высокую траву. Она подозревала, что существует нечто, именуемое несчастьем, и что люди могут быть жестокими. И она искала объяснений в окружавшей ее природе.

В то лето Аиша снова стала жить как дикарка: ее никто не заставлял соблюдать режим и не чинил никаких препятствий. Она изучала мир холма, который был для нее островом посреди равнины. Иногда встречала других детей, в основном мальчиков, своих ровесников, тащивших на руках испуганных грязных ягнят. Они шли через поля, по пояс голые, черные от солнца, с выгоревшими до белизны волосами на затылке и руках. Струйки пота оставляли светлые полоски на их запыленной коже. Аиша смущалась, когда юные пастухи подходили к ней и предлагали погладить ягненка. Она не могла отвести взгляд от их мускулистых плеч, от крепких лодыжек и видела в них будущих мужчин. Пока что они были детьми, такими же, как она, и пребывали в таком же состоянии благодати, но Аиша понимала – скорее бессознательно, – что взрослая жизнь вот-вот их настигнет. Что работа и бедность состарят их тела гораздо быстрее, чем вырастет она сама.