После он не мог сказать, что случилось: может, всему виной была эта фраза, может, пот, струившийся у девушки между грудей, или мерный скрип, доносившийся из соседних комнат, или возникшее у Мурада ощущение, будто он слышит голос Амина. Но там, перед той девушкой с расширенными зрачками, ему привиделись картины войны в Индокитае и армейские бордели, устроенные для солдат чиновниками по делам коренных народов. Он снова услышал те звуки, почувствовал тяжелую влажность воздуха, увидел буйные непроходимые заросли без конца и края, которые однажды попытался описать Амину, но тот не понял, насколько они смертоносны, насколько похожи на кошмар. Он сказал: «Надо же, джунгли, какое невероятное место!» Мурад обхватил себя за голые плечи, почувствовал под пальцами холод, и ему показалось, будто комнату заполнил рой мошкары и его шея, живот покрылись зудящими красными пятнами, не дававшими ему спать по ночам. У себя за спиной он слышал крики французских офицеров и думал, что не раз видел вывалившиеся наружу кишки белых мужчин, видел, как эти люди умирают, как вместе с изнурительным поносом уходит жизнь из христиан, потерявших рассудок в бессмысленных войнах. Нет, убивать – не самое трудное. Когда он себе это сказал, то у него в голове стали раздаваться щелчки спускового крючка, и он несколько раз стукнул себя по виску, чтобы разум очистился от мрачных мыслей.

Проститутка, которой хозяйка велела делать дело побыстрее, потому что клиенты ждут, с усталым видом поднялась с кровати. Как была, голая, она подошла к Мураду и сказала: «Ты больной?» – а когда старый солдат, сотрясаясь от рыданий, принялся биться лбом о каменную стену, позвала на помощь. Их с Амином вышвырнули вон, а хозяйка борделя плюнула в лицо бывшему ординарцу, когда тот понес какой-то бред. Проститутки набросились на него, стали кричать, измываться над ним, осыпать оскорблениями. «Будь ты проклят! Будьте вы оба прокляты!» – вопили они. Они с Амином побрели куда глаза глядят. Теперь они были одни, все от них сбежали, а Амин не помнил, где оставил машину. Он остановился на обочине дороги и закурил сигарету, но после первой же затяжки его затошнило.

На следующий день он сообщил работникам, что его помощник заболел, и ему стало грустно, когда он заметил у них на лицах облегчение и даже радость. Матильда предложила свою помощь и лекарства, однако получила резкий короткий ответ, что Мураду нужно отдохнуть.

– Просто отдохнуть, и больше ничего, – отрезал Амин и добавил: – Думаю, нам надо его женить. Нехорошо быть таким одиноким.

Двадцать лет Мехки работал фотографом на авеню Республики. Когда позволяло время – то есть часто, – он разгуливал взад-вперед по авеню, повесив фотоаппарат на плечо, и предлагал прохожим их сфотографировать. В первые несколько лет ему было непросто конкурировать с молодым армянином, который знал всех и каждого от чистильщика обуви до владельца бара, и уводил у него клиентов. В конце концов Мехки понял, что в поиске моделей нельзя полагаться только на случай. Что мало быть настойчивым, снижать цену и перечислять свои таланты. Нет, прежде всего следовало обращать внимание на тех, кто хочет сохранить на память настоящий момент. Тех, кто считает себя красивым, кто чувствует, что стареет, кто видит, как его дети растут, и грустно повторяет: «Как бежит время!» Нет смысла задерживаться возле стариков, возле деловых людей и домохозяек с усталыми, озабоченными лицами. Дети – это всегда беспроигрышно. Он строил им гримасы, рассказывал, как работает фотоаппарат, и родители поддавались соблазну запечатлеть на кусочке картона ангельский лик своего отпрыска. Мехки никогда не делал снимки своих родных. Его мать не сомневалась, что фотоаппарат – адское устройство, отбирающее душу у тех, кого гордыня побудила позировать перед объективом. Поначалу Мехки делал снимки для документов, но мужчины нередко запрещали фотографировать своих жен. Некоторые высокопоставленные марокканцы даже посылали в администрацию генерал-резидента угрожающие письма, где сообщали, что они всеми силами будут противиться тому, чтобы их жены показывали лицо незнакомым мужчинам. Французы сдались, и многие каиды и паши ограничивались тем, что предоставляли властям краткие описания внешности своих жен, и эти описания приобщали к документам, удостоверяющим личность.