Матильда пополнела, на виске появилась седая прядка. Целыми днями она ходила в шляпе из рафии, как у крестьянок, и черных резиновых сандалиях. Щеки и шея покрылись мелкими коричневыми пятнышками, на коже появились тонкие морщинки. Иногда к концу долгого дня она впадала в глубокое уныние. По дороге из школы домой, подставляя лицо ласковому ветру, она размышляла о том, что уже почти десять лет видит один и тот же пейзаж, а ей кажется, что она так ничего и не успела сделать. Какой след она оставит после себя? Многие сотни приготовленных и съеденных обедов и ужинов? Немного мимолетной радости, испарившейся в один миг? Песенки, спетые у кроватки малышей, дни, когда она утешала детей в их горестях, о которых теперь никто и не вспомнит? Заштопанные рукава, тревоги, ни с кем не разделенные из боязни быть осмеянной? Что бы она ни делала, как бы ни были ей благодарны дети и пациенты, Матильду не покидало ощущение, что ее жизнь – проект тотального самоуничтожения. Все, что она создавала, было обречено на исчезновение, на забвение. Такая ей выпала доля – домашняя жизнь, состоящая из мелочей, из бесконечного повторения одних и тех же действий, в конце концов разрушающих нервную систему. Она смотрела в окно на плантации миндальных деревьев, на бесконечные террасы виноградников, на молодые деревца, входящие в пору зрелости, обещающие через год-другой принести плоды. Она ревновала Амина, ревновала к хозяйству, которое он создавал медленно и упорно и которое нынче, в 1955 году, дало первые доходы.
Урожай персиков был хорош, и миндаль он продал очень выгодно. К великому разочарованию Матильды, потребовавшей денег на школьные принадлежности и новую одежду, Амин решил вложить средства в развитие фермы.
– Здешние женщины никогда не посмели бы вмешиваться в эти дела, – упрекнул он жену.
Он построил вторую теплицу, нанял еще десяток работников, чтобы собрать урожай, и французского инженера, чтобы тот спроектировал и соорудил накопитель для дождевой воды. Много лет Амин мечтал выращивать оливковые деревья. Он прочел все, что мог найти по этой тематике, и заложил экспериментальную плантацию с густыми посадками олив. Он не сомневался, что сумеет сам, без посторонней помощи, вывести новые сорта оливковых деревьев, более устойчивых к жаре и недостатку влаги. Весной 1955 года на Мекнесской ярмарке он, нервно комкая листки с записями в потных руках, попытался изложить свою теорию перед скептически настроенной публикой.
– Все новшества поначалу обычно поднимают на смех, ты ведь знаешь? – откровенничал он со своим другом Драганом. – Если все пойдет как задумано, эти деревья будут давать в шесть раз больше, чем другие сорта, представленные сегодня в моем владении. И их потребность в воде настолько скромна, что я смогу вернуться к традиционным методам ирригации.
В течение всех лет, что он трудился на земле, Амин привык работать один, не рассчитывая на чью-либо помощь. Его ферму окружали хозяйства французских поселенцев, их богатство и могущество долгое время вызывало у него страх. В первые послевоенные годы мекнесские поселенцы еще сохраняли значительную власть. Про них говорили, что они могут назначить и снять с должности генерал-резидента, что им стоит только пошевелить пальцем, чтобы изменить политику Парижа. Теперь соседи Амина вели себя более приветливо. В Сельскохозяйственной палате, куда он пришел просить субсидию, с ним разговаривали почтительно и, хотя в деньгах отказали, всячески превозносили его творческий подход к делу и упорство. Когда он рассказал Драгану о встрече с чиновниками, тот усмехнулся: