– На Марс? – Томас Вулф обернулся, схватил старика за плечо, наклонился, недоверчиво всматриваясь ему в лицо.

– Да. Ты летишь сегодня в шесть.

Старик поднял затрепетавший в воздухе розовый билетик и ждал, когда Том догадается его взять.

Было пять часов.

– Да-да, конечно, я очень ценю все, что вы сделали! – воскликнул Томас Вулф.

– Сядь, Том. Перестань бегать из угла в угол.

– Дайте договорить, мистер Филд, дайте мне кончить, я должен высказать все до конца.

– Мы уже столько часов спорим, – в изнеможении взмолился Филд.

Они проговорили с утреннего завтрака до полудня и с полудня до вечернего чая, переходили из одной комнаты в другую (а их была дюжина) и от одного довода к другому (а их было десять дюжин); обоих бросало в жар, и в холод, и снова в жар.

– Все сводится вот к чему, – сказал наконец Томас Вулф. – Не могу я здесь оставаться, мистер Филд. Я должен вернуться. Это не мое время. Вы не имели права вмешиваться…

– Но…

– Моя работа была в самом разгаре, а лучшую свою книгу я еще и не начинал – и вдруг вы хватаете меня и переносите на три столетия вперед. Вызовите профессора Боултона, мистер Филд. Пускай он посадит меня в свою машину, какая она ни есть, и отправит обратно в тысяча девятьсот тридцать восьмой, там мое время и мое место. Больше мне от вас ничего не надо.

– Неужели ты не хочешь увидеть Марс?

– Еще как хочу! Но я знаю – это не для меня. Вся моя работа пойдет прахом. На меня навалится груда ощущений, которые я не смогу вместить в мои книги, когда вернусь домой.

– Ты не понимаешь, Том, ты просто не понимаешь.

– Прекрасно понимаю, вы эгоист.

– Эгоист? – переспросил старик. – Да, конечно, и еще какой! Ради себя и ради других.

– Я хочу вернуться домой.

– Послушай, Том…

– Вызовите профессора Боултона!

– Том, я очень не хотел тебе говорить… Я надеялся, что не придется, что в этом не будет нужды. Но ты не оставляешь мне выбора.

Старик протянул руку к завешенной стене, отдернул занавес, открыв большой белый экран, и начал вращать диск, набирая какие-то цифры; экран замерцал, ожил, огни в комнате медленно померкли – и перед глазами возникло кладбище.

– Что вы делаете? – резко спросил Вулф, шагнул вперед и уставился на экран.

– Я совсем этого не хотел, – сказал старик. – Смотри.

Кладбище лежало перед ними в ярком свете летнего полдня. С экрана потянуло жарким запахом летней земли, разогретого гранита, свежестью журчащего по соседству ручья. В ветвях дерева свистела какая-то пичуга. Среди могильных камней кивали алые и желтые цветы, экран двигался, небо поворачивалось, старик вертел диск, увеличивая изображение… и вот посреди экрана выросла мрачная гранитная глыба – она растет, близится, заполняет все, они уже ничего больше не видят и не чувствуют, и в полутемной комнате Томас Вулф, подняв глаза, читает высеченные на граните слова – раз, другой, третий и, задохнувшись, перечитывает вновь, ибо это его имя:

ТОМАС ВУЛФ

и дата его рождения, и дата смерти, и в холодной комнате пахнет душистым зеленым папоротником.

– Выключите! – сказал он.

– Прости, Том.

– Выключите, ну! Не верю я этому.