Профессор Пэлас спал на диване – не в силах был смириться с тем, что матери нет в кровати, не решался разобрать шкаф с ее вещами. Все это сделал я. Запаковал ее платья.

Еще долго я болтался вокруг здания полиции, просил молодых детективов, занимавшихся расследованием, сообщить как идут дела. Калверсон рассказывал: он позвал меня посмотреть, как снимают следы, когда обнаружили опознанную свидетелем машину – серебристую «Тойоту-терсел», брошенную преступником в Монпелье. Когда убийцу задержали, детектив Калверсон заехал к нам домой, разложил бумаги на кухонном столе и вместе со мной прошел весь ход расследования, всю цепь улик. Он мне все показал, кроме фотографии трупа.

– Спасибо, сэр, – сказал я тогда.

Отец, прислонившийся к косяку кухонной двери, бледный и измученный, тоже пробубнил «спасибо». Мне запомнилось, будто Калверсон ответил: «Я просто делаю свою работу», – но сомнительно, чтобы он в самом деле выдал такую затертую фразу. Воспоминания путаются, то было трудное время.

Десятого июня того же года тело отца нашли в кабинете – он повесился на шнуре от жалюзи.

Надо было рассказать Наоми все про родителей. Всю правду. А я не сказал, а теперь, когда она умерла, и не расскажу никогда.

Прекрасное утро. Даже обидно почему-то: слишком уж внезапно кончилась зима и началась весна. Ручейки талой воды. Зелень, пробивающаяся из-под сходящего снега на поле под окном моей кухни. С точки зрения полиции, это сулит сложности. На общественные настроения такая смена времен года действует как черная магия. Ведь это рассвет нашей последней весны. Следует ожидать вспышек отчаяния, новых волн тревоги, ужаса и горестных ожиданий.

Фентон сказала, что, если получится, позвонит мне в девять часов. Сейчас 8:45.

Мне, в сущности, не нужен ее доклад. В смысле мне не нужно доказательств. Я прав и знаю, что прав. Знаю, что своего добился. Но Фентон работает не зря, пригодится в суде.

Я слежу за идеально белым облачком, плывущим в небесной синеве, и тут, слава Богу, звонит телефон. Я хватаю трубку.

– Алло? – Нет ответа. – Фентон?

Долгое молчание, шорох глубокого вздоха, и я затаиваю дыхание. Это он. Убийца. Он знает. Он со мной играет. Это надо же!

– Алло? – повторяю я.

– Надеюсь, вы счастливы, констебль… то есть детектив. – В трубке шумно откашливаются, звенят льдинки в стакане джина, и я, подняв глаза к потолку, выдыхаю:

– Мистер Гомперс, вы не вовремя.

– Я нашел страховки, – продолжает он, словно не услышал. – Таинственные страховые претензии, которые вы просили найти. Я нашел.

– Сэр… – однако он и не думает замолкать, ведь я сам дал ему сроку двадцать четыре часа. Вот он и отчитывается, поганец несчастный. Нельзя же просто повесить трубку.

– Ясно, – говорю я.

– Я обратился в отдел дубликатов, запросил список дел. Только одно помечено именем Зелла. Вас оно интересовало, так?

– Совершенно верно.

Он с пьяным сарказмом тянет:

– Надеюсь. Потому что теперь будет как я говорил. Именно как я говорил.

Я смотрю на часы. 8:59. То, что собирается сказать Гомперс, больше не имеет значения. Да и никогда не имело. Дело было не в страховом мошенничестве.