Я сажаю его себе на плечи и мчусь сквозь весну, пока он не начинает хрипеть от хохота. Соня сидит на земле и смеется. Это наш с ним ориентир в зелени — далекая точка красного платья.

Потом мальчик сидит у нее на коленях и ест печенье, а я наливаю кофе в разномастные чашки. Но скоро ребенка отвлекает что-то, что способны видеть только дети, и он отходит от нас в сторону. Соня не спускает с него глаз.

Больше мне ничего не нужно, думаю я. Она здорова, и больше мне ничего не нужно.

Но лишь только я позволяю себе так подумать, эта мысль немедленно разделяет нас. Словно граница проходит по расстеленному на земле пледу.

Есть вещи, о которых мы никогда не говорим.

Соня берет меня за руку, словно тоже видит нежданного гостя. И, как бывало и прежде, отвечает на мой невысказанный вопрос:

— Я никогда не падаю. Я просто делаю шаг вниз.

— У тебя есть я.

Я глажу ее по щеке;

— Я дышу тобой, я хожу по земле твоими ногами.

— Не оставляй меня, Джорж.

— Я не оставлю тебя, — отвечаю.

Она смотрит на мальчика.

— Когда мужчина и женщина любят друг друга и дают друг другу обещания, они знают, что эти обещания действительны здесь и сейчас, но со временем все может измениться.

— Не для меня.

Она берет мою руку.

— Ребенок верит в смысл сказанного. Я верила маме, когда та говорила, что не оставит меня. Зачем давать ребенку обещание, которое ты можешь не выполнить?

Соня снова смотрит на мальчика.

— Я люблю его. Почему этого недостаточно?

Кристофер отложил книгу. Близился вечер, а он так и не вставал с кровати — читал «Ветер шепчет твое имя», а в перерывах просто смотрел в потолок. Текст можно было воспринимать только постепенно, маленькими частями. Оказывается, на протяжении этих долгих лет неведения его тайна хранилась в библиотеке.

Против воли Кристофер фиксировал происходящие внутри себя изменения. На смену внутреннему разладу и надежде пришла бессмысленная определенность. Три года он боролся за справедливость. Верил в то, что добро будет вознаграждено. Старался стать примером. Подняться над посредственностью, сделать мир лучше. Следовал правилам. Поборол дурные привычки, тщился победить своих демонов, не зная, что они составляют часть его наследственности.

Реальность усмехалась у него за спиной.

Храбрись, дурачок, пока тебя не положили на лопатки.

Его чрезмерная самонадеянность надоела богам. Как и его мысли о том, что от рождения одни люди лучше других и сам он конечно же принадлежит к избранным. Огромный перст коснулся его головы и вдавил его в реальность, как канцелярскую кнопку.

Кристофер поднес книгу к лицу и вдохнул запах. Сигаретный дым и старая пыль. У его матери был человек, который ее любил. Это утешало. В какие-то мгновения ему казалось, что и его самого тоже любили, но верилось в это с трудом — он знал, чем закончилась настоящая история, и это знание плохо сочеталось с тем, что описывал Торгни.

Кристоферу пришлось пережить непростительную несправедливость. Болезнь матери ничего не оправдывала. Кто-то должен был стоять на страже. Кто-то должен был вмешаться. Не допустить, чтобы тридцать пять тщетных лет прошли в неизвестности.