Мы поперли по тропе, сделав всего одну остановку. Я сказал: «Погоди, не слезай», потому что обратно закидывать будет еще труднее и потому что звук, который меня остановил, мог оказаться не совсем глюком. Лучше пусть Дилька эти глюки у меня на спине пересидит. Раскорячившись, я выдрал из внутреннего кармана пенал с ножом, выбросил наконец пенал, проверил, легко ли нож выходит из ножен, – зря, кстати: оказалось, что нелегко, – и сунул в правый наружный карман.

Сделал еще десять шагов, и Дилька сказала:

– Дом. Наиль, там дом!

Я тяжело выпрямился, поморгал, чтобы пот в глаза не тек, осмотрелся и сказал:

– Сползай.

Я бы его не заметил – под ноги смотрел, а надо было сильно в сторону. Не было съезда с дороги или растоптанной обочины. Просто за очередной проплешиной стоял частокол не из живых и здоровых, а из тонких и срубленных стволов. А далеко за ним разодранным черным конвертом раскорячилась изба. Она казалась не сильно большой на фоне здоровенного двора и особенно леса вокруг. Но ничего, мы с Дилькой как-нибудь вместимся. Плохо только, что никакой протоптанной дороги к частоколу видно не было. Не то что мне траву топтать тяжело. Но получается, никто в этот дом давно с дороги не заходил. Стало быть, никто сюда продуктов не подвозит и, по ходу, не живет.

С другой стороны, кто-то ведь здесь жил, питался и мог, уходя, не все с собой забрать. Это я в Лашманлыке дурак был, еды не поискал. А тут, как это говорится, по сусекам поскребу. Конечно, всякие белки-лисы-медведи могли нас опередить. Но если пару картофелин найдем – легче будет. Даже если спичек не отыщется. Был у меня период, когда я картошку сырой жрал. Быстро кончился, к счастью, но навык остался. И Дилька, если голодная, сырым обойдется. Главное – под крышей переночевать.

Рано делить тело ненайденной картошки.

Мы осторожно, чтобы не поломать ног на кочках, пошагали сквозь слепую траву к частоколу. Я держал Дильку за локоть, похваливал ее зоркость и внимательность, а сам оглядывал частокол. С растущей надеждой.

Особых кочек не было, – видимо, к усадьбе, ворота в которую были чуть левее (чтобы с дороги не светиться?), и ходили, и ездили, так что утоптали. Частокол выглядел непотревоженным, ворота из обитых досками брусьев были закрытыми, узкая, но мощная калитка рядом – тоже. Есть, короче, шанс найти этот человеческий уголок не разбавленным зверьем. И еду найти шанс есть. Может, я ошибался, но едва просматривавшаяся от ворот куча была компостной. Значит, было тут что удобрять и было чем. В избе остатки не найду, так в земле покопаюсь. В картофельном поле, в грядках, на даче, например, прошлогодние овощи то и дело попадаются, и иногда вполне съедобного вида, хоть мама и заставляет выбрасывать. Тут-то мамы нет.

Я негромко постучал в калитку. Подождал, стукнул громче, крикнул:

– Есть кто дома?

По-русски и по-татарски.

Удмуртского с марийским я не знал, да их деревни вроде сильно подальше были.

Дилька дернула меня за руку.

– Что такое? – спросил я нервно.

– Не кричи, – прошептала она.

– Почему?

– Слышишь? – Дилька подняла указательный палец.