— Чего так долго-то? Десятый час, — посмотрел на часы поэт.

— Лабораторную готовила на завтра. Потом автобус долго ждала. Пока доехала… Лифт не работал.

— А не надо так долго… — выкрикнула из зала старшая и тут же захлопнула дверь.

— Есть будешь? — по-доброму поинтересовался поэт.

— Нет, — отказалась Алла Викториновна и выложила из сумки своего Казанцева.

— Фантастика?

— Фантастика.

— Казанцев, поди?

— Он.

— И охота тебе муру всякую читать? — изумленно поднял кустистые брови большой поэт, всем своим видом показывая, что если и нужно что-нибудь читать, то это его, настоящего поэта.

— Написал что-нибудь? — тихо спросила Алла Викториновна и расстегнула кофту, под которой поблескивал сиреневый шелк.

— Напишешь тут! — пожаловался большой поэт и кивнул в сторону двери. — Опять грызлись. Того и гляди сожрут друг друга. Может, квартиру разменяем? — неожиданно предложил он и начал мысленно прощаться с привычным пространством обжитого дома.

— Зачем?

— Затем, что невозможно работать. Кричат! Ругаются!

— А вы бы взяли и разменяли! — снова выкрикнула из зала старшая и снова с силой захлопнула обшарпанную дверь.

— Да… — появилась вторая дочь и, уродливо вывернувшись, почесала ногу чуть выше колена второй ногой. — Квартиру-то, между прочим, вы и на нас получали.

— Вы в ней, между прочим, и живете, — огрызнулся отец и уткнулся в газету.

— Из-за вас и живем. Сидите, как утки на болоте, все боитесь со своим добром расстаться. Могли бы и к нам прислушаться!

— Ты к своей дочери лучше прислушайся! — рассвирепел большой поэт, а Алла Викториновна заволновалась:

— Ну, не надо ссориться! Не надо!

— Что ты заладила?! — выступила младшая дщерь и уселась на стоящую рядом табуретку. — Из-за тебя, между прочим, колхоз организовался: «Давайте жить вместе! Давайте жить вместе!» Вот — смотри теперь, во что твое «вместе» вылилось.

— Я же как лучше хотела… — стала оправдываться Алла Викториновна.

— Хватит врать-то уже! Как лучше хотела! Ты отца потревожить боялась. Как же! Они ведь у нас большие непризнанные поэты! Им условия нужны для творчества! Кабинет! А то, что мы с Аглаей втроем в одной комнате, так нам условия не нужны! В зал вечером войти нельзя — там ты. На кухню нельзя — там он, а кабинет-то в это время пустует. Главное, она (младшая указала рукой на захватанную руками дверь зала, за которой скрывалась старшая сестра) одна в комнате, а мы (с силой стукнула себя кулаком в грудь) втроем.

Алла Викториновна с тоской посмотрела на мужа, мысленно просигнализировав: «Может, и правда, разменяем?»

«Теперь нет! Хамить не надо было!» — так же мысленно ответил большой поэт, отличавшийся необыкновенной строптивостью. Удачный момент был упущен: вопрос о размене снова был отнесен к разряду неразрешимых.

— Все сказала? — невнятно прошамкал поэт Реплянко. (После второго инсульта стоило ему утратить эмоциональное равновесие — впасть в гнев, огорчиться, растеряться, — как тут же речь его утрачивала ясность и превращалась почти в мычание.)

— Что? — в раздражении взвизгнула младшая и вскочила с табуретки.

— Папа спрашивает тебя, все ли ты сказала ему?