— Это ты сама?! — не поверила Алла Викториновна.

— Ну не ты же! — на первый взгляд хамовато ответила девочка, но это только на первый взгляд, потому что за небрежным тоном стояла детская гордость взрослых размеров. Аглая гордилась своими уникальными способностями сделать все так, «как надо», «по-взрослому».

Алла Викториновна на тон девочки никак не отреагировала и даже не сделала подобающее в данном случае замечание, потому что видела тот мощный поток радостной энергии, который излучала ее внучка.

— Давай ложись, — приказала Аглая и приготовилась смотреть за процессом облачения бабки в рубашку. Больше всего девочку интересовала грудь, скрывавшаяся не просто под перламутровой блузкой, но под «лифтоном», как говорила мама. «Лифтон» — это мечта, отсроченная в подростковое будущее. Об этом ее тоже предупредили, та же мама, например:

— Не будешь есть в борще капусту, титьки не вырастут. Будешь, как твоя тетка, безгрудая. Она тоже капусту из борща выплевывала.

Быть такой, как тетка, не хотелось. Хотелось такой, как мама. Очень уж у нее «лифтоны» красивые, как в журналах, которые папа рассматривает. У бабушки не такие красивые, но тоже ничего. И грудь больше, чем у мамы, хотя бабка утверждает, что она выросла у нее к пенсии. Интересно, она что, до пенсии капусту из борща выплевывала?

Пока Алла Викториновна снимала бюстгальтер и аккуратно вешала его на стул, Аглая переставала дышать и не сводила с той глаз.

— Чего ты? — спрашивала бабка, не оборачиваясь, чувствуя, что внучка сверлит ей взглядом спину.

— Ниче, — отвечала девочка, но безмятежный голосок абсолютно не соответствовал напряженно-сосредоточенному выражению лица. — Скоро?

— Скоро, — обещала Алла Викториновна и складывала остальную одежду.

— А трусы? — интересовалась Аглая. — Трусы снимать будешь?

— А зачем? — демонстрировала встречный интерес бабушка.

— Не знаю, — разводила руками девочка и ссылалась на надлежащую инстанцию: — Меня мама заставляет.

— И что мама говорит? — торопилась удовлетворить уже теперь свое любопытство Алла Викториновна.

— Говорит, пися дышит.

— Ну… тоже правильно, — соглашалась Алла Викториновна, но сама на столь кардинальные меры не решалась. Аглая же тактично молчала.

— А зубы? — вдруг вспоминала девочка, и Алла Викториновна спохватывалась:

— Точно! Зубы! Совсем забыла.

Когда зубы водворялись в стакан с водой, голос Аллы Викториновны немного менялся: он становился более мягким, а слова шепеляво-вкусными.

— Все? — в нетерпении трепетала Аглая. — Ложишься?

— Все, — подтверждала свою готовность Алла Викториновна и выключала свет.

— А зачем свет-то выключила? — Девочка была явно недовольна.

— А затем, — доступно объясняла Алла Викториновна. — Я тебе глазами светить буду. Смотри! Видишь?

Внучка старательно таращила в темноте глаза, но, ничего не увидев, старательно врала:

— Вижу!

— Ну и какого цвета свет? — уточняла дотошная бабка.

— Голубого! — сочиняла Аглая и на всякий случай добавляла: — Правильно?

— Правильно! — подтверждала Алла Викториновна и перебирала пальцами по краю одеяла.

— Чего ты делаешь?