– Ты с кем-нибудь встречаешься? – спросила она. Это был первый личный вопрос, который Ким задала мне за все время нашего знакомства. Он меня просто ошарашил. Я попытался угадать, что именно она хочет услышать в ответ.

– Нет, – сказал я.

Ким кивнула и, казалось, хотела спросить что-то еще. Однако вместо этого поднесла дрожащую руку к губам.

– Ну иногда, – поправился я.

– Это хорошо, – кивнула она. – Так и надо.

Я опустил взгляд и неожиданно для себя произнес:

– Я все еще безумно скучаю по ней.

Надо же, и не думал этого говорить. Напротив, собирался быть привычно вежливым и обсуждать нейтральные темы. Подняв глаза, я встретил измученный и благодарный взгляд.

– Я знаю, Бек, – сказала Ким. – Только ты не должен винить себя, если захочешь встречаться с кем-то еще.

– Я не виню. Тут другое.

Она наклонилась ко мне.

– Что же?

Я хотел ответить, ради нее, и не мог. Ким смотрела на меня с ожиданием, ей так хотелось поговорить о дочери, пусть даже разговор не принесет ничего, кроме боли. Но я не имел права и лишь покачал головой.

В двери повернулся ключ. Мы с тещей вздрогнули, как застигнутые врасплох любовники. Дверь отлетела, открытая мощным плечом Хойта Паркера. Следом ввалился и он сам, звучно выкликая имя жены, – галстук висит кое-как, рубашка помята, рукава закатаны по локоть. Войдя в прихожую, Хойт со вздохом облегчения уронил на пол тяжеленную спортивную сумку. Его мускулам мог позавидовать сам моряк Попай. Когда Паркер увидел нас, сидящих на кушетке, он снова вздохнул, на этот раз более чем недовольно.

– Как дела, Дэвид? – осведомился он.

Мы обменялись рукопожатием. Его ручища, как всегда, была грубовато-мозолистой, а хватка чересчур мощной. Ким с извинениями покинула комнату. Мы с Хойтом с трудом выдавили из себя пару вежливых реплик, и в комнате воцарилась гнетущая тишина. Хойт Паркер никогда не любил меня. Возможно, здесь было что-то от комплекса Электры, только я всегда чувствовал, будто он относится ко мне, как к Божьему наказанию. Я не обижался. Его любимая девочка проводила со мной все свое свободное время. Долгие годы мы пытались преодолеть взаимную неприязнь и выработать что-то вроде дружбы. Пока Элизабет не погибла.

Тесть винил меня в том, что случилось.

Конечно, он не говорил ничего подобного вслух, но я видел это в его глазах. Хойт Паркер был немногословным, сильным человеком. Просто воплощенный стереотип американца – суровый и честный. Рядом с ним Элизабет было спокойно, он прямо излучал уверенность. Ничего не может случиться с его девочкой до тех пор, пока папаша Хойт рядом. Боюсь, что со мной Элизабет не чувствовала себя в такой же безопасности.

– Как работа? – вновь попытался завязать разговор Хойт.

– Нормально. А ваша?

– Через год на пенсию.

Я кивнул, и мы опять замолчали. По дороге сюда я решил не говорить о сообщениях и обо всем, что с ними связано. Дело даже не в том, что меня могли счесть шизофреником. И не в том, что это разбередило бы старые раны. Я просто сам не понимал, что творится. И чем больше времени проходило, тем более нереальным казалось случившееся. Кроме того, я ни на секунду не забывал о странном предупреждении. «Не говори никому»… Да, я не знал, что происходит. И мои предположения выглядели одно страшнее другого.