– С меня хватит, – истерически кричит Гвен, закрывая уши ладонями. – Я же говорила, что она не поймет, – опрокинув бокал, сестра вскакивает с места. Стул с грохотом падает на пол. Гвендолен трясет мелкой дрожью, в глазах горят слезы, лихорадочный взгляд устремлен на разливающееся по белой скатерти красное вино.

– Гвен, прошу тебя, успокойся, – поднявшись из-за стола, решительно обхватываю сестру за плечи и привлекаю к себе. Вцепившись в лацканы моего пиджака, она поднимает на меня болезненно-яростный взгляд.

– Я просила тебя оставить прошлое там, где ему и место. В гребаном аду, вместе с нашим ублюдочным отцом. Я умоляла тебя об этом, – с упреком хрипло шепчет Гвен. – Остановись, пожалуйста, Оливер. Отпусти его. Позволь всем нам жить, – отчаянная мольба в глазах сестры стальными тисками сжимает сердце.

– Не могу, Гвен, – ласково погладив ее по щеке, с искренним сожалением отвечаю я. Уткнувшись лицом в мое плечо, Гвен позволят рыданиям прорваться наружу. Она плачет горько, почти беззвучно, пока я успокаивающе глажу ее волосы, глядя поверх темноволосой головы в шокированное лицо Шерил Рэмси.

– Уолтера Хадсона остановил не пожар, – уверенно сообщаю я. – Он умер до того, как загорелся дом.

– Хадсон совершил самоубийство, – Шерри озвучивает официальную версию, но есть подлинная, и она должна быть в курсе.

– Ты не читала материалы дела? – озадаченно спрашиваю, продолжая укачивать в объятиях рыдающую сестру. – Тебя же допрашивали, задавали вопросы?

– Допрашивали, – соглашается Шерил. – В присутствии детского психолога. Напомню, что я была ребенком, пережившим ужас и страдающим посттравматической амнезией. Ради моего психического здоровья некоторые факты не озвучивались.

– А потом?

– Я состояла на учете пару лет, но память так и не восстановилась. Меня оставили в покое. Врачи и полицейские, а вот журналисты преследовали нашу семью еще очень долго. Так что ничего удивительного, что я не горела желанием копаться в подробностях закрытого дела и даже мысленно возвращаться к случившемуся. В отличие от вас, у нашей семьи не было возможности начать жизнь с нового листа. Уехать из города и страдать, купаясь в роскоши, – Шерил пренебрежительно ухмыляется, с праведным гневом глядя мне в глаза. – Поверь, Оливер, меня меньше всего волнуют поиски правды. Мне плевать, слышишь? – ее голос вибрирует от ярости. – Абсолютно плевать, как умер ублюдок, убивший мою сестру. Я совершенно не хочу вспоминать, что происходило в течение двух месяцев, что он продержал меня в своем чистилище, и как мне удалось оттуда выбраться. Я выжила, а он нет – вот все, что имеет значение. Для меня, по крайней мере. А если ты хочешь знать подробности и детали, то придумай их сам. У тебя это неплохо получается, но не смей упоминать мое имя в своей бездарной шизофренической писанине.

– Шерил, ты имеешь право на злость… – с пониманием говорю я, но меня грубо перебивают.

– Да, я имею права: гражданские, юридические и общественные. Я воспользуюсь каждым, если вы не отвалите от меня по-хорошему, – с леденящим спокойствием угрожает Шерри.