– Почему ты тогда меня оставил?

Капацкий стал белее мела. Его лицо исказилось мукой, а сам он снова вздрогнул:

– Я ничего не писал, Регина. Я не бросал тебя. Мне пришло сообщение от тебя. И ты написала, что пошла делать аборт. Я был в больнице пятнадцатого июля. Врач сказал, что ты еще не отошла от наркоза.

Мой мир рухнул в ту минуту. Я словно воочию видела, как летят кирпичные стены.

– Ты мне веришь? – преданно заглядывая в глаза, прохрипел Капа. – Регина, веришь?

Я сама себе напоминала сдувшийся воздушный шар. И смогла только кивнуть. Я хотела верить. Всем сердцем, душой хотела.

Капацкий застонал, притянул к себе за шею и коснулся губами моих губ. Мы оба еще не до конца осознали, что с нами случилось. Оба пытались принять свалившуюся на нас правду.

Сил не было даже углубить, продолжить поцелуй. Я просто положила голову ему на плечо, вдыхала его запах и не могла выдавить из себя ни слова. В голове крутилось много вопросов, но мы молча сидели, думая каждый о своем.

Я не знала, сколько прошло времени, когда мы оба вздрогнули, услышав, как кто-то вставил ключ в замок. Дверь открылась, неизвестный сделал шаг. В чувство меня привел голос подруги:

– Ого! А мне Саня сейчас всю дорогу доказывал, что мужики на дороге не валяются. Врал, гад, – валяются. Чужие, правда. Мне еще погулять?

– Нет, – вскинулась я и постаралась подняться.

Ноги были ватные, а все тело затекло от неудобной позы.

Капацкий тоже медленно поднялся. Игнорируя Лизу, обхватил ладонью мою щеку и тихо произнес:

– Собирайся.

– Куда?

– Домой. К нам домой…

Иван

Я повернулся к Лизе и спокойно попросил:

– Помоги ей собрать ее вещи.

– А-а-а-а…

Лиза бросила короткий взгляд на Регину. Моя девочка согласно кивнула, и ее подруга заметно расслабилась. И меня немного отпустило. Я боялся, что снова откажется, не поедет, не поверит. А я уже не мог без нее.

Регина медленно, пошатываясь, побрела в гостиную, пока я собирал наши вещи с пола.

– Иван, – робко обратилась ко мне Лиза, – не обижай ее, ладно?

– Обещаю, – выдавил я, – а ты на своей недотачке в непогоду больше не катайся.

– Это я как-нибудь сама решу, – тут же вспыхнула девчонка, но лед между нами начал таять. – Пойду помогу Регине.

– Я скоро вернусь, – сообщил ей, доставая из кармана помятую пачку сигарет.

– И наденьте очки, я вас боюсь, – гордо сообщила мне анимешница.

Лиза умчалась в гостиную, а я вышел в подъезд и уперся ладонями в стену. Мне нужно было несколько минут наедине с собой. Потом – она. И только она. Со всей дури ударил ладонью в стену. Хотел кулаком, замахнулся уже, но вспомнил, что Регина боялась крови. Я все помнил – что она любила, чего боялась, что ненавидела. Каждую мелочь, каждый взгляд ее помнил. Каждую родинку и каждый шрам. Я с маниакальной жаждой изучал ее тело, запоминал каждую реакцию, чтобы вместе с ней сойти с ума, когда она стонала от удовольствия.

Я не мог выдержать ее боли. К своей уже привык, а ее… Регина палец резала, а болело у меня. Когда мы в прихожей сидели, а она рассказывала, как жила последние десять лет, казалось, мне сердце тупым ножом вырезают. И кожу лезвием снимают – медленно, тонкими полосками. Хотелось встать на колени, молить о прощении, но я точно знал, что слова ничего не значат. Не в нашем случае. Мы их столько друг другу наговорили… Я мог бы начать оправдываться, но мне, мать вашу, оправданий не было! Какие, к хренам, оправдания могли быть? Именно я в тот гребаный день не дошел до палаты. Именно я расхреначил свой мобильный. Я. И ответственность за ее страдания на мне. За годы ее боли и агонии. Она в одиночку оплакивала нашего ребенка, пока я… Пока я, как последний слепой болван, винил ее.