Я слушал. Пусть Барри выскажется, пусть успокоит совесть. Потом сможет доложить Рудольфу и остальным, что пытался образумить меня.

– И пока мы спускались, я все время думал: жив ли Майк, не ранен ли? Никто не знал. Прошло, наверное, не меньше часа, прежде чем стало известно: ты в порядке. Я собирался позвонить тебе из дому – дети помешали. Да, я должен был позвонить.

– Брось, Барри.

– Мне очень жаль, Майк.

– Хватит, прошу тебя. Все позади, все хорошо. Сейчас уже ничего не исправишь.

– Когда ты понял, что не сможешь остаться?

Я задумался. По-настоящему до меня дошло это в воскресенье, когда Билл откинул простыню и я увидел безмятежно-спокойное лицо Онтарио. В тот момент в городском морге я стал другим человеком.

– В выходные. – У меня не было желания уточнять, да Барри и не нужны были уточнения.

Он с сожалением покачал головой, будто маясь чувством вины за мои коробки. Я утешил его:

– Ты не смог бы остановить меня, Барри. Никто бы не смог.

Он утвердительно кивнул – понял. Когда смотришь в лицо смерти, время исчезает и происходит переоценка всего того, чем люди привыкли дорожить: Бога, семьи, друзей. Деньги оказываются на заднем плане. Фирма с карьерой опускаются на дно.

– А что у тебя, Барри? Как обстоят дела?

Похоже, на дне фирма с карьерой пребывали недолго.

– В четверг состоялось первое заседание суда. Мы как раз занимались подготовкой к нему, когда в конференц-зал вломился Мистер. Просить судью о переносе было нельзя – начала процесса клиент ждал несколько лет. Кроме того, ты знаешь, никто из нас не пострадал, физически, во всяком случае. Мы рванули вперед, как спринтеры, с низкого старта, и уже не сбавляли скорости. В известном смысле процесс оказался для нас спасением.

Это точно. В «Дрейк энд Суини» работа была спасением. Недели две назад я сказал бы то же самое.

– Отлично. Значит, у тебя все в порядке?

– Ну конечно.

Барри занимался судебными исками, и кожа у него была слоновья, а наличие трех детей защищало от авантюр вроде той, в которую пустился я.

Бросив взгляд на часы, Барри заторопился. Мы обнялись и, как положено, пообещали не терять друг друга из виду.

Я смотрел на папку и оценивал ситуацию. У меня есть ключи. Их передача не является ловушкой – врагов в фирме у меня нет. Дело о выселении существует и находится у Ченса, в стеллаже у окна. Есть шанс заполучить досье и остаться непойманным. Снять копию не слишком долго. Документы вернутся на место, и никто ни о чем не узнает. Самое важное: добытая информация неопровержимо докажет вину Ченса в гибели Онтарио и его родных.

Я коротко записал соображения в блокнот. Изъятие чужого досье означает немедленное увольнение. Для меня это не актуально. Равным образом наплевать, если кто-то застигнет меня в кабинете Ченса с невесть откуда взявшимися ключами.

Самую большую трудность представляло копирование. Во-первых, дел меньше двух сантиметров в толщину у нас не существовало, это около ста страниц, если переснимать каждый документ. Несколько минут ошиваться у ксерокса опасно. Копии делают секретарши, иногда помощники, но отнюдь не юристы. Во-вторых, аппарат последней модели, сложный, без проблем мне с ним не справиться – обязательно начнет жевать бумагу. Придется к кому-нибудь обращаться за помощью, что исключено. В-третьих, согласно заложенной в ксероксе программе каждая копия регистрируется (стоимость работы юрист включает в счет клиента). Ченс неизбежно узнает, что тайна досье раскрыта. И в-четвертых, ксероксы стоят на виду, мое присутствие в других отделах вызовет подозрения.