Катушки и другие радиочасти были разложены на коралловых плитах под тропическим солнцем; Кнют и Торсгейн без устали что-то мастерили. По мере того как дело шло к вечеру, мы всё больше волновались. Скоро все остальные дела были заброшены, и мы сгрудились вокруг радистов, стараясь хоть чем-нибудь помочь им. Необходимо было наладить передатчик до десяти вечера, когда истекали условленные тридцать шесть часов, после которых наш корреспондент в Раротонге начнет вызывать спасательную экспедицию. Но вот день подошел к концу, зашло солнце. Только бы раротонгский радист набрался терпения... Семь часов, восемь, девять... Наше волнение достигло предела. Передатчик не подавал никаких признаков жизни, но приемник типа NC-173 ожил, и мы могли уловить слабую музыку в нижней части шкалы. Любительский диапазон молчал. Медленно, но верно оживала остальная часть шкалы, — возможно, какая-то из катушек не успела еще окончательно просохнуть. Передатчик был попрежнему нем, как рыба; злые искры свидетельствовали о наличии замыканий в схеме.

Оставалось меньше часа. Отчаявшись наладить основной передатчик, мы снова — в который раз! — взялись за портативную военную рацию, в надежде, что она наконец просохла. Батареи были испорчены все до одной, и мы получали ток от маленького ручного генератора. Вертеть его было тяжеловато, и мы четверо, игравшие роль вспомогательной рабочей силы, то и дело сменялись у этой шарманки.

Тридцать шестой час подходил к концу. Помню, как кто-то шёпотом подсчитывал остающиеся минуты — семь, пять... Потом уже никто и не хотел смотреть на часы. Передатчик как будто воды в рот набрал, но приемник шипел и потрескивал всё ближе к нужной волне. Вот ожила и частота нашего приятеля на Раротонге, и мы разобрали, что он полным ходом переговаривается с радиостанцией на Таити. Громче, громче... уже можно уловить отдельные слова:

— ...ни одного самолета по эту сторону долготы Самоа. Я совершенно уверен...

Но тут опять всё стихло. Напряжение нашей шестерки достигло максимума. Что там происходит? Неужели уже высылают самолеты и спасательные отряды?

Радисты лихорадочно трудились. Пот катил с них градом, не меньше, чем с нас, «шарманщиков». Наконец в антенну передатчика пошел ток, и Торстейн торжествующе указал нам на стрелку прибора, — она медленно ползла вверх, когда он нажимал на ключ. Наконец-то!

Мы крутили как сумасшедшие; Торстейн вызывал Раротонгу. Не отвечает. Еще раз. Передатчик ожил, но Раротонга нас не слышала! Мы стали взывать к Галу и Фрэнку в Лос-Анжелосе, затем к военно-морскому училищу в Лиме, — бесполезно.

Тогда Торстейн стал давать CQ, — иначе говоря, он обращался ко всем радиостанциям, которые слушали в этот момент на нашей волне.

Это помогло. Эфир не спеша пропищал нам что-то в ответ. Мы поспешили откликнуться. И снова неторопливый ответ:

— Меня зовут Пауль, живу в Колорадо, как звать тебя, где живешь?

Значит, нас услышал радиолюбитель. Мы снова завертели мотор, и Торстейн передал:

— Здесь «Кон-Тики», мы высадились на необитаемом острове в Тихом океане.

Пауль не поверил ни единому слову. Он подумав, что какой-нибудь коротковолновик с соседней улицы решил подшутить над ним, и не стал даже отвечать. Мы рвали на себе волосы от отчаяния: сидим под пальмами ночью на заброшенном островке, а нам даже верить не хотят!