Несколько секунд спустя Генриетта вернулась.

— Ничто так не помогает успокоиться, как чашка крепкого чая, — мягко сказала с сильным техасским акцентом.

В руках у женщины была чашка чая, она протягивала ее Эрин. Но девушка даже не обратила на это внимания. По-прежнему держа в руках чашку, Генриетта всей своей тяжестью села в кресло, — в то самое, которым Эрин приперла дверь. Старые пружины застонали. И кресло придвинулось еще ближе к двери.

— Успокойся, — мягко сказала хозяйка. — Никто теперь сюда не войдет.

Эрин понимала, что Генриетта хочет этим сказать. Женщина просто пытается ее успокоить. Впрочем, она действительно такая огромная, что ни один нормальный человек не смог бы открыть эту дверь, пока она сидит в кресле. Но что она будет делать, если к ней в дверь постучатся не кулаком, а бензопилой? Нет, Генриетте не удалось переубедить свою перепутанную гостью: она же не видела, от кого Эрин только что убегала.

Девушка еще раз окинула взглядом жалкий прицеп.

— Мне нужно позвонить!

Генриетта размешивала сахар и улыбалась.

— У меня нет телефона, — объявила она. — С техникой всегда столько хлопот.

Эрин ударила кулаком по столу.

— Нет?! — закричала она. — Нет?! Но он же убьет нас! Он убьет нас обеих!

Генриетта покачала головой:

— Нет. Не убьет. Он знает, что лучше держаться подальше от этого места. Поверь мне.

«Нет… не… убьет?

Он знает… что лучше… держаться подальше… от этого места?

ПОВЕРЬ МНЕ?

Эрин даже не сразу поняла, что значат только что сказанные слова. Сперва девушка просто не поверила в то, что она действительно это услышала. Этого просто не может быть. Как это возможно?

— Что? — переспросила Эрин. — Вы его знаете?

— Все, кто здесь живет, знают этого бедного мальчика.

Эрин показалось, что она сейчас или потеряет сознание, или сойдет с ума. Это было уже слишком. Прицеп, Генриетта. Просто безумие какое-то. Самое страшное — это то, каким тоном она говорит об этом… этом… этом…

«Они хоть об одном и том же человеке говорят?»

— Бедный… КТО?

После крика и бега, после всего этого кровавого месива, после воя бензопилы, от которого холодела кровь, это спокойствие, это одомашненное, уютное безумие. Похоже, эта женщина такая же сумасшедшая, как и все остальные здесь.

О какой надежде можно теперь говорить? О каком спасении? Может быть, это Эрин сошла с ума? И это ее пора отправлять в сумасшедший дом? Может быть… Может быть, все это ей просто снится?

Генриетта широко улыбнулась:

— Просто он выглядит… ну, не так, как все, после всего, что произошло.

«О чем она говорит?

О чем она — черт побери! — говорит?

НЕ ТАК, КАК ВСЕ?»

Эрин без сил опустилась на пол прямо там, где стояла, — перед креслом, в котором сидела Генриетта. Не с кем поговорить, некуда бежать, не у кого просить помощи, негде спрятаться. Нет никакой надежды!

Девушка прижалась подбородком к коленям и так и осталась сидеть, затравлено оглядываясь на окна прицепа: она ждала, что с минуты на минуту сюда вломится этот бедный мальчик и без малейшего содрогания раскрошит ее на мелкие кусочки своей бензопилой. Все кончено. Все, все кончено. Игра проиграна. У Эрин не оставалось сил — ни духовных, ни физических. Что бы она ни делала, куда бы ни бежала, все равно конец предрешен. У этой игры железные правила: ты бежишь вперед через ухабы, взбираешься вверх по склонам и лестницам. Как можно быстрее. Проигравшего зарежут, как скотину на скотобойне. Эрин уже проиграла — и теперь она сидела и ждала смерти.