Народа в храме нет: и час поздний, и праздничная ночь. Северяне почитали богов всеобщим весельем на улицах Берола.

Над алтарем, в широкой раме червонного золота, плясал мозаичный пламень. Стекло всех оттенков красного играло в свете множества факелов, и могло даже показаться, что огонь живет. Алтарь – гранитную багряную глыбу – покрывал кусок черного шелка; поверх ткани расположилась чаша с маслом и целая череда свеч самого разного размера и формы.

Многоликий скосил взгляд на Саа-Роша – бывший советник мигом бухнулся на пол у алтаря, припал лбом к ткани, зацеловав клок, словно сиськи молодой девки. Мальчишка не стал бить лживых поклонов, только сунул палец в чашу, принюхиваясь, – масло пахло хвоей.

Прошло немного времени, Саа-Роша пробубнил все молитвы, какие только знал, а никто из служителей не спешил выйти к путникам и, как полагается, послать вопрошающим благословение. Многоликий повертелся, обошел алтарь и велел дасирийцу заткнуться, снова пригрозив отнять язык. Когда толстяк умолк, тишину в храме нарушали лишь размеренная трескотня свеч и факелов да шум шаркающих ног, раздававшийся откуда-то справа. Мальчишка пошел на него, очутился перед дубовой дверью, из-под которой выбивалась полоса света. На двери пристроилась кованая замочная скважина. Недолго думая, Многоликий выудил из-за рукава отмычку – тонкую, легко гнущуюся палочку, увенчанную крюком. Отмычка вошла в расщелину, пара легких нажатий пальцами – и замок поддался.

В комнате за дверью обжилась теснота. Стены под потолком чернели, перепачканные сажей, из щелей свистел ветер. Стол, сундук для клади, кровать – все точно в крестьянской халупе. «Не зря жрецов Эрбата считают самыми праведными праведниками», – подумал Многоликий, поймав взглядом мужчину в алых одеждах служителя Хаоса. Лоб жреца схватил обруч с гранатовой слезой, руки пихали в дорожную суму нехитрый скарб.

Услыхав щелчок, мужчина повернулся, взглядом ощупал мальчишку и будто бы расслабился. Лицо служителя уродовал страшный ожог, как если бы ему не посчастливилось попасть под удар раскаленной железной перчатки. Над правым глазом остались следы двух пальцев, на щеке – отпечаток третьего.

– Мы пришли за благословением Хаоса, служитель, – блеклым голосом соврал Многоликий.

– Нынче праздничная ночь на дворе. – Как ни пытался жрец напустить умиротворенный вид, его взгляд метался из стороны в сторону. – Боги приходят в Северные земли, когда наступает черед таять снегам. Нет нужды нынче испрашивать благословения в храмах. Боги слышат смертных, коль помыслы их чисты.

Он покосился на дверь за спиной нежданного гостя, тень скользнула по его лицу. Многоликий еще раньше услышал позади кряхтение Саа-Роша, которому голод и страх не мешали всюду совать свой нос. Наверняка жрец углядел его и теперь прикидывал, что за чудная пара посетила храм: толстяк, одетый не по северной моде, и сопляк, которому хватило наглости тревожить божьего слугу.

– Уж не ересь ли слышится в твоем голосе, жрец? – Многоликий говорил ровно, ничем не выдавая своего настроения. Он давно усвоил урок, что нет ничего страшнее каменного лица собеседника. Неизвестность – сестра ужаса. – Мой почтенный родитель пришел в великой скорби и умоляет тебя попросить для него благословения Хаоса.