– Очередной шантаж?

– Очередной?

Молчу. Прижимая к губам кулак, зло смотрю из-подо лба.

Очевидно, Любомирова Чаре не поведала, зачем я давал ей деньги. Конечно, кому такое расскажешь?! Перед ним хорошенькой хочет быть. Выдать бы все махом, но какая-то хрень не дает открыть рот.

Зато Чара продолжает вещать.

– И насчет Ильдаровича, – говорит он, разливая по стопкам водку. – К нему вернулась только Валентина Николаевна. Варя в общаге сейчас живет.

Вот тут я выпадаю. Не то что челюсть роняю. Все внутри обрывается.

– Что значит, в общаге? Ты, блядь, серьезно? – выдыхаю хрипло. – Как до этого дошло?

– Варя не захотела с ними жить. А Валентина Николаевна решила надавить, турнув ее из квартиры. Думала, что быстрее прибежит к Ильдаровичу. Но Варька, блядь, упертая, – качает головой, впервые выказывая какие-то эмоции. – В общем, сам знаешь.

Не хочу реагировать, но… Представляю всю эту блажь и зверею.

– Лучше бы не знал, – выдаю невольно.

Благо Чара не заостряет. Толкает мне стопку. Выпиваем.

– И как… – пытаюсь себя тормознуть, но, сука, не могу. – Как она сейчас?

– Нормально, – все, что говорит болтливый дятел Чара.

И смотрит в упор. Ждет, что буду конкретно о чем-то расспрашивать. А мне, конечно, на хрен не надо.

– Разливай, – подгоняю.

После этой дозы меня уже конкретно штырит. Сознание толкает в ту самую душную яму и выдает, мать вашу, столько воспоминаний – захлебываюсь ими. Все чувствительные точки взрывает.

– Так что с деньгами? – лезет снова Чара.

– Уже сказал, – бросаю резко и поднимаюсь, чтобы схватить сигареты и закурить.

– Тогда я у себя оставлю пока. Не могу Варьке вернуть, ее это убьет.

– С чего бы? – выдыхаю вместе с никотином.

Правда, не понимаю. А этот козел, лучший друг который, молчит. Точнее, выдает какую-то муть.

– Когда ума наберетесь и поговорите, решите потом, что с ними делать. Подержу, как банковская, блядь, ячейка. Но без процентов. Учти.

Я сердито тяну новую порцию никотина.

– Потеряйся с этой темой. Реально похрен.

– Как скажешь, – и поднимается. – Погнал я тогда. Еще дела есть.

Знаю я его дела.

– К ней? – сам не понимаю, на хрена спрашиваю.

Чарушин ухмыляется и мотает головой.

– Если ты о Варе, то нет. Она в общаге. Семьсот сорок вторая комната, кстати. Второй корпус.

– И зачем мне?

Злюсь, потому как во вред эта информация. Запомню ведь. Сука, я до сих пор все о ней помню и каждой новой детали присваиваю чрезвычайный статус важности.

– Может, вытянешь ее куда, – предполагает Чара, а у меня моментально сердце катает максимум. – У меня не получается. Если бы не пары, сидела бы в комнате сутками. Прикрывается работой. Но вообще… Не очень все у нее.

Чарушин уходит, а я, как последний осел, верчу и верчу последнюю фразу в затянутом алкоголем сознании. Почему «не очень»? Что с ней опять не так?

Этот вопрос сидит во мне и на следующий день, и через неделю. Встречая Любомирову где-либо в коридоре, каждый раз подрывает сказать: «Смотри, я не страдаю». Это я всеми силами, со всей своей тупой болью и неутихающей яростью и демонстрировал. Обнимая Карину, целуя ее, провожая ее на тот самый седьмой этаж, оставаясь там на ночь, полночи жестко трахая ее, выдавая каждый день тонну безумных эмоций. Но ОНА не смотрела. Любомирова никогда на меня не смотрела. И это вызывало во мне тяжелые, зудящие, дерущие, удушающие чувства, которые я с трудом перерабатывал и, выдавая остаток в наглую ухмылку, шел дальше.