Мы с Майком поймали волну и прокатились на ней – последний раз в этот вечер. Когда мы добрались до пляжа, Эмма со всех ног кинулась встречать нас. Подбежала к Майку и обняла его:

– Привет, папочка!

Он положил доску на песок, подхватил дочь и поцеловал в щеку. Потом усадил себе на спину и, придерживая за щиколотки, стал бегать по пляжу.

– Где же Эмма? – вопрошал он, делая вид, будто не знает, что она сидит у него на закорках. – Серьезно, Джон, ты ее не видел? Она всего минуту назад была здесь. Эмма! Эмма! – притворно звал он.

Эмма заливалась смехом.

– Я сзади тебя, пап, – выговорила она сквозь смех.

Майк стащил ее со спины через плечо, и она снова оказалась перед ним, лицом к лицу.

– Ах, вот ты где! Я целую минуту не мог тебя найти.

Эмма, хохоча, обхватила ладошками его щеки.

– Мы уже развели костер, и скоро придут София и Туту. Настало время для луау.

Она вывернулась из его рук, соскользнула на землю и помчалась обратно к кафе.

– Похоже, действительно настало время для луау, – сказал Майк и улыбнулся.

Он подобрал с песка доску, и мы оба пошли к кафе. По дороге я не мог не думать о том, как его решения, касающиеся Эммы, приводили к тем потрясающим мгновениям, которые я только что наблюдал.

Пару минут мы с Майком шли молча.

– Вдобавок к истории, которую ты мне только что рассказал, – начал я, – какие наилучшие решения ты принял как отец?

Майк помолчал, задумавшись над ответом.

– Ну. В тот день, когда она родилась, я принял решение никогда не кричать на Эмму.

– Правда? – удивился я. Крики родителей казались мне стандартной практикой воспитания.

– Это то, что чаще всего замечаешь, когда у тебя нет собственных детей, – пояснил он.

Я даже не обратил внимания на тот факт, что он снова прочел мои мысли.

– На свете много людей, которые предпочитают быть именно такими, – добавил он. – Окрики они приравнивают к строгости, которая кажется им необходимой.

– А ты принял иное решение?

– Да. Я был рядом, когда Эмма родилась. Я держал ее на руках, гладил ее крохотную головку, – на лице его заиграла улыбка. – Она была размером с кокос. Такая маленькая, такая хрупкая – и при этом такая, настоящая. Она сразу же открыла глазки и посмотрела на меня с этаким спокойным достоинством. Словно знала все тайны Вселенной. Вот в тот момент я и решил, что никогда не повышу на нее голос, никогда не накричу на нее.

– И что?

– Ей сейчас семь. Я на нее ни разу не накричал – и не собираюсь.

– А как ты справляешься с ее проступками?

Идея не кричать на детей казалась мне непривычной. Трудно было вообразить жизнь без окриков.

– Мы принимаем собственное поведение, основываясь на том, как мы себя определяем. Позиционируем, если тебе так понятнее. В тот день, когда она родилась, я определил себя как отца, который никогда не кричит. Так что, если бы я стал кричать, это было бы не в моем характере, не гармонировало бы с тем, кто я есть.

Я бросил на Майка непонимающий взгляд.

– Подумай об этом в другой плоскости. Если ты определяешь себя как искателя приключений, нормально или ненормально для тебя было бы никогда не уезжать из дома?