Грузовичок еле ползет: горючее загустело, дальний свет горит тускло, изжелта. Полутемное шоссе все в лужах. Затяжные, медленные всплески да свет фар, выхвативших из темноты еле плетущийся лесовоз, груженный мокрыми бревнами, – больше вокруг ничего, только на разбитом ограждении теснится крылом к крылу стайка скворцов. Один поджал ногу. Глаза их, блестящие в свете фар, невозмутимы.

В полпятого Маллигэн уже стоит под пятнистым светом в круглосуточном мини-маркете Уэзерби. На стойках – газеты и журналы, на стеллажах – конфеты, пачки сигарет, серебристые трубочки свернутых билетов лото, ценники на молоко со скидкой. Позвякивают маленькие колокольчики, прикрепленные лентой к двери. В автомате лениво крутится розовый замороженный сок. Маллигэн наливает себе в термос выдохшийся кофе, потом берет газету и бросает мелочь на прилавок, за которым, опустив голову на сложенные руки, спит Уэзерби.

Уэзерби моргает сухими глазами – возвращается откуда-то издалека.

– Ты, что ли?

Маллигэн кивает.

– С тобой, чертяка, никакого будильника не надо.

– Доживешь до моих лет, – говорит Маллигэн, – тогда поймешь, что сон и явь недалеко друг от дружки ушли. Закрыл глаза – и отключился.

Уэзерби трет глаза ладонями.

– Снова на Рапид с удочками?

– Попытка не пытка.

– Да тебя каждый божий день туда носит. С газетой, с кофейком.

Маллигэн пожимает плечами, а сам уже глядит на дверь. Ну почему же? Так уж и каждый. Вот нынче, да, поеду.

Протирая прилавок, Уэзерби вздыхает. Я-то думал, говорит, на пенсии отсыпаться положено. За Маллигэном защелкивается дверь.

На почте – мрак, окна закрыты, и только по рядам латунных почтовых ящиков хрупким стержнем тянется один короткий луч. На шоссе разрезает лужи автопоезд-лесовоз. Подойдя к одному из ящиков, Маллигэн отпирает его ключом и заглядывает внутрь. Есть письмо. Бумага плотная, гладкая. Он сует конверт в карман рубашки. Расстегивает молнию на кармане куртки, достает другой конверт, заранее надписанный мелкими печатными буковками. Положив это письмо на место изъятого, Маллигэн запирает ящик и уходит.

Свой пикап он направляет в сторону холмов: там на склонах выстроились шеренги голых деревьев, чья листва мало-помалу сползает к подножью, а за грядами облаков меркнет пригоршня звезд. Щербатые, грязные лесовозные дороги (четыре поворота без указателей, затем вброд через сдавленный камнями ручей: пикап чавкает, греется и буксует на скользкой глине под лысыми склонами, где на обочинах громоздятся связки березовых стволов с обрубленными сучьями, а рядом вырванные из сумрачной чащи грозные папоротники и ржавые кусты ежевики) упираются в небольшую глинистую просеку, где гранитные глыбы высовывают носы из-под земли; здесь паркуются рыбаки. Его пикап оказывается первым.

Натянув болотные сапоги, он раскладывает удилище, проверяет катушку и прислоняет спиннинг к дверце кабины. Запихивает в рюкзак пластиковые пакетики с вяленым мясом, имбирным печеньем, картофельными палочками, запасными носками, а также купленную газету. Коробку с мушками кладет в карман куртки, застегивает молнию, надевает вязаную шапку. Потом присаживается, чтобы подышать, и лобовое стекло запотевает от его дыхания. Луну загораживает облако.