Но вышло так (потом мы не раз об этом вспоминали), что смотрели-то все на нее: волосы разлетаются языками пламени, плечи расправлены, грудь трепещет – воплощение силы и ярости. Само великолепие, она, исходя криком, горела на снегу, босая, в майке и зеленых тренировочных штанах. Из дома появилась Гризельда, взяла пожирателя металла под руку и потянула к трейлеру. Дак увел Розмари в дом, запер дверь, погасил свет и резко задернул занавески. У нас на глазах огромный трейлер дрогнул и зарокотал по дороге, а мы сквозь снег разбрелись по домам; ночные звуки мало-помалу затихали, а вскоре слушать и вовсе стало нечего, если не считать летящего с предгорий снега, что бился к нам в окна.
На улицах слышится какой-то крик. Сердце падает, возвращается к жизни, снова падает. Письма от Гризельды продолжали приходить раз в месяц, а Розмари с Даком жили-поживали; Дак устроился в стейк-хаус поваром на гриль; у Розмари скончалась подруга по работе и оставила ей в наследство собачку породы бигль. В ту пору Бойсе начал разрастаться с бешеной скоростью, там появлялись новые лица, на склонах отстраивались новые особняки, и новые жители слыхом не слыхивали, что был когда-то в городе супермаркет «Шейверс».
По весне, проходя мимо одноэтажного домика, мы порой видим на крыльце Розмари, которая решает филворд из «Стейтсмена», и Дака, который дремлет в кресле рядом с женой, и еще бигля, который смотрит на нас сквозь их ноги. Розмари в глубокой задумчивости грызет карандаш, а мы на ходу пересказываем, размахивая руками, нашим спутникам эту историю и поднимаемся по крутым тропам туда, где за холмами до самого горизонта виднеются бесконечные зубчатые, освещенные солнцем горы.
Четвертое июля
К четвертому июля шансов почти не осталось. Американцы в последний раз отправились удить на реку Нерис. У отеля «Балатонас» они сели на троллейбус, где их со всех сторон стиснули хмурые литовцы – усатые старушки, угрюмые мужчины в галстуках-селедках, девчонка в мини-юбке и с гроздью колец в ноздре, – и простояли всю дорогу в своих резиновых сапогах, высунув бамбуковые удочки в окно, чтобы ненароком не сломать их в этой толкотне. Троллейбус проехал мимо зеленеющих рыночных прилавков, затем по улице Пилес, где расположились магазины с козырьками над входом, а дальше – мимо собора и колокольни под Замковой горой. У Зеленого моста рогач-троллейбус, дребезжа, затормозил, американцы протиснулись к выходу и неуклюже потопали вниз по скользкому лысому склону под арками моста, где между бетонных берегов еле-еле текла река. Рыбаки рассыпались по мощеной набережной, насадили на крючки кусочки хлеба и закинули удочки.
В полдень они положили удочки на землю и погрузились в раздумья. Вскоре на берегу появилась школьная учительница со стройными ножками, которая на этой неделе каждый день приводила сюда свой класс, чтобы дети показывали пальцем на американцев и обзывали их дураками.
Но мы забегаем слишком далеко вперед. Вернемся к началу.
Для этого нам нужно перенестись в Америку, на Манхэттен, и устроиться в кожаных креслах одного чопорного клуба любителей рыбалки, где на стене в раме висит чучело марлина, на полу стоят большие медные вазы, а разговоры ведутся вполголоса. Американские пенсионеры и бизнесмены-промышленники, тоже члены клуба, сидели рядком у барной стойки, ковыряя темпуру в своих тарелках и потягивая водку с мартини. Позади них ватагой расположились британские рыболовы-спортсмены, которые заливали в себя «Маргариту» и поносили американские приемы рыбной ловли. Ситуация накалялась. Вскоре британцы принялись отбивать чечетку вокруг бильярдных столов и в бестактной, откровенно антиамериканской манере разглагольствовать о пойманных недавно акулах. Американцы некоторое время продолжали ковырять свою темпуру, но потом обида все же взяла верх.