— тебя-то наебали, это точно, а теперь ты плачешься.

— отъебись! я совершил ошибку, допустил техническую погрешность! я был молод и не разбирался в их дерьмовых трусливых законах…

— а теперь пытаешься оправдать собственную глупость!

— вот это здорово! мне это НРАВИТСЯ, женушка, да ты просто пизда. пизда. всего лишь пизденка на ступенях белого дома, настежь распахнутая, заразная…

— ребенок слушает, Дюк.

— прекрасно, я все-таки договорю, ты — пизда. ПЕРЕВОСПИТАНИЕ, ну и словечко, ну и кровопийцы эти хуесосы из Беверли-Хиллз. их жены слушают в Музыкальном центре Малера и занимаются благотворительностью, не облагаемой налогом, и при этом «Лос-Анджелес-таймс» включает их в десятку лучших женщин года, а известно тебе, что с тобой делают их МУЖЬЯ? выматывают тебя на своем паршивом заводике, как собаку, урезают тебе зарплату, прикарманивают разницу, и попробуй возникни! кругом сплошь дерьмо, неужели никто не видит? неужели никто НЕ ВИДИТ?

— я…

— ЗАТКНИСЬ! Малер, Бетховен, СТРАВИНСКИЙ! заставляют тебя работать сверхурочно за гроши, то и дело, черт подери, подгоняют, пинки под твой исхлестанный зад так и сыплются, а стоит тебе проронить хоть СЛОВЕЧКО, как они тут же бросаются звонить инспектору по надзору: «сожалею, Дженсен, но я должен сказать, что ваш поднадзорный украл в кассе двадцать пять долларов, а мы ведь тоже начали было ему доверять».

— так какой же справедливости хочешь ты? господи, Дюк, прямо не знаю, что делать, тебе бы только пустословием заниматься, напьешься и твердишь мне, что Диллинджер был величайшим человеком на свете, откинешься в своем кресле-качалке, пьяный в стельку, и орешь что-то про Диллинджера. а я, между прочим, тоже живой человек, выслушай меня…

— да ебал я этого Диллинджера! он умер, справедливость? нет в Америке справедливости, существует только одна справедливость, спроси семью Кеннеди, спроси мертвых, да любого спроси!

Дюк встал с кресла-качалки, подошел к стенному шкафу, порылся под коробкой с елочными игрушками и достал пушку, сорок пятого калибра.

— вот она. это и есть единственная справедливость в Америке, это единственное, что понятно любому.

он помахал треклятой штуковиной.

Лала играла с космонавтом, парашют раскрывался плохо, все было ясно: надувательство, очередное надувательство, как и чайка с мертвенным взором, как шариковая авторучка, как Христос, пытающийся докричаться до Папы по оборванным проводам.

— слушай, — сказала Мэг, — убери эту дурацкую пушку, я устроюсь на работу, устроюсь, ладно?

— ТЫ устроишься на работу! который раз я уже это слышу? да ты только и умеешь, что ебаться почем зря да лежать на диване с журналами и набивать рот шоколадками.

— боже мой, вовсе не почем зря — я ЛЮБЛЮ тебя, Дюк, правда люблю.

он уже устал.

— ладно, отлично, тогда убери хотя бы продукты, и приготовь мне что-нибудь до ухода.

Дюк положил пушку обратно в шкаф, сел и закурил сигарету.

— Дюк, — спросила Лала, — как ты хочешь, чтобы я тебя называла — Дюком или папой?

— как хочешь, любимая, как тебе больше нравится.

— а почему на кокосе волосы?

— о господи, откуда я знаю! а на яйцах у меня волосы почему?