Он тяжело прошел в свою комнату и даже не пытался уснуть.

По правде говоря, он уже знал, что ответит Тынецкому. Да, он примет его предложение, примет, вполне сознавая, что получит оплату за ничто, потому что рано или поздно он вынужден был бы добровольно или нет, но оставить Кейт в покое, просто дать ей развод. Рассудок подсказывал воспользоваться ситуацией.

«У меня, собственно, и выбора то нет, — убеждал он себя, — нет его. Если бы у меня была бы хоть искра надежды, что Кейт изменит свое отношение ко мне, что откажется хоть через несколько лет от своего решения расстаться со мной, тогда я бы не колебался ни минуты и, не раздумывая, отказался бы от предложения Тынецкого. Но нет ни малейшей надежды».

Он знал это, но все-таки решил поговорить с Кейт. Под утро написал ей записку, которую собирался отправить через служанку. Гого просил уделить ему несколько минут для разговора, и, если она захочет, он будет последним.

Он надеялся, что и в этот день Кейт не выйдет из своей спальни, но когда в восемь часов послышались ее шаги в столовой, он вскочил со стула. Неровно забилось сердце.

«Что бы это значило?»

Он быстро причесался, освежил лицо и руки туалетной водой, поправил галстук и вошел в столовую. Когда она повернулась к нему, он не смог удержаться от возгласа:

— Кейт! Что с тобой?

Он никогда еще не видел ее такой осунувшейся, с прозрачным лицом, бледными губами, синяками под глазами и покрасневшими от слез глазами.

— Ничего, — ответила она сухо.

— Ты больна?

— Нет.

Он умолк и внимательно присматривался к ее замедленным движениям. Салфеткой она вытирала с мебели пыль, и, вероятно, его присутствие и направленный на нее взгляд раздражали ее, поэтому, не закончив, она направилась к двери.

— Подожди, Кейт, мне нужно с тобой поговорить.

Она едва слышно ответила:

— У меня нет ни сил, ни желания… Да нам уже и не о чем говорить. Оставь меня в покое.

— Хорошо, Кейт, это в последний раз, — попросил он кротко. — Я не буду мучить тебя и устраивать сцены, даже не повышу голос. Если захочешь, это станет нашим последним разговором.

Она задержалась.

— Говори.

— Выслушай меня, пожалуйста, внимательно и ответь откровенно. Я могу на это рассчитывать?

— Конечно.

— Тогда скажи, смогла ли бы ты когда-нибудь простить меня, могла ли бы снова стать моей, если бы я радикально изменился или стал таким, каким бы ты хотела видеть меня? Скажи только одно короткое «да», и я еще сегодня откажусь от пенсии, приму должность в провинции, которую предлагает мне Ирвинг, перестану пить. Буду работать и сразу же уеду, чтобы не надоедать тебе своим присутствием, а ты приедешь ко мне или позволишь вернуться, когда захочешь сама.

Кейт покачала головой.

— Нет. Все уже слишком поздно.

Она говорила с таким ледяным спокойствием и с такой категоричностью, что слова застыли у него на губах. Продолжать было бессмысленно. Он лишь поклонился и вышел.

Когда около семи часов Гого появился в кондитерской, он был уже совершенно спокоен и готов к деловому разговору. Обменявшись парой фраз, они с Тынецким направились к адвокату, где оформили доверенность на имя Гого, выбравшего именно этот вариант решения вопроса. По ее условиям Гого мог свободно распоряжаться наследством Роджера Тынецкого, за исключением его дома в Варшаве и двухсот тысяч, которые находились на одном из счетов Варшавского банка. Остальное становилось собственностью Гого, так как он получал права на владение сахарным заводом, имением и всей недвижимостью, которую мог даже продать, ни перед кем не отчитываясь.