Она знала, что это будет стоить ей гигантского усилия, но знала также, что позже это будет уже невозможно.

«Еще есть время, еще…» — думала она, а в сердце чувствовала острую, проникающую боль, точно собственными руками выдирала из него живую ткань.

Эта боль была еще более грозным предостережением.

«Как мне плохо, — говорила она себе, — у меня в голове все смешалось, и не кричу я уже от отчаяния, а что будет дальше. Нет, нужно остановиться под любым предлогом, любой ценой, пока еще я могу справиться…»

— Если есть на земле справедливость, — говорил Гого, — Бог тебя когда-нибудь покарает этой же карой. Тобой будут помыкать так, как ты мной, будешь переносить те же страдания, каким подвергаешь меня, тем же пренебрежением ответят тебе на твои слезы, тем же презрением на твою любовь. Тем же… тем же… Помни мои слова! Помни! Ничего иного я уже не хочу, только чтобы ты прочувствовала те мучения, каким подвергаешь меня! Я мечтаю, чтобы человек, которого ты любишь, когда ты будешь ползать у его ног, сказал тебе, что он хочет остаться один и не можешь ли ты быть столь деликатной, чтобы не надоедать ему своей любовью, которую он презирает! Это придет к тебе, не сомневайся! Будет, будет!

Его лицо заливали слезы. Обе руки он поднял над головой, сотрясая воздух сжатыми кулаками точно в каком-то пророческом экстазе.

Впервые он не показался ей ни пошлым, ни смешным. Каждое его слово глубоко впивалось в ее сознание.

Когда он умолк, Кейт тихо сказала:

— Успокойся, Гого. Я не пренебрегаю твоими чувствами и не нахожу ничего приятного в их унижении. Просто я не гожусь для любви, не хочу и не смогу любить, никого…

— Кейт!

— Подожди. Это во-первых, во-вторых, о нас: ты сам сделал все, чтобы наша совместная жизнь превратилась во что-то страшное и невозможное. Сегодня ты грубо нарушил свои обещания, поэтому я должна сделать вывод и уехать, но сейчас я не в состоянии принять то или иное решение. Я подумаю, а теперь, прошу тебя, оставь меня.

— Хорошо, Кейт, — ответил он дрожащим голосом, — но имей ко мне хотя бы каплю жалости.

После его ухода она бросилась на кровать и разрыдалась. Так она распрощалась с мечтой о счастье. Она окунулась в нее, чтобы убедиться, что попала в чудесный, бездонный, ошеломляющий омут, из которого уже ничто ее спасти не сможет. Остатками сил и воли выбиралась она на берег.

— Я откажусь, я справлюсь… — повторяла она, всхлипывая.

Уже занималась заря, когда она, совершенно измученная, встала и подошла к окну. У нее было готовое решение порвать со всем сразу и окончательно. Она не сможет видеть его. Это было бы выше ее сил, поэтому разрыв с Гого следует отложить на некоторое время.

«Вернусь к ежедневным делам. Время все расставит по местам».

Она погасила лампу и открыла окно. Утренняя свежесть отрезвила ее. После короткого раздумья она взяла лист бумаги, села за стол и написала:

«Дорогой пан Роджер!

Я пишу это письмо после глубоких размышлений с чувством осознанного и окончательного решения, которое приняла. Уверяю вас, что обязанность сказать вам правду причинит мне боль. Вчера я находилась под влиянием настроения и стечения обстоятельств, которые повлияли на то, что мое поведение не соответствовало ни моим чувствам, ни моим мыслям. Я понимаю, что причинила вам зло, вселяя надежду, но сейчас я должна признаться. Я не люблю вас и вообще это чувство мне не присуще. Глубокое и давнее уважение к вам, а также искренняя симпатия заставляют меня подчеркнуть, что я никогда себе не прощу своего недопустимого поведения вчера по отношению к вам. Это было непростительное легкомыслие. Простите меня, если сможете, и забудьте обо мне. И еще об одном хочу вас попросить, рассчитывая на вашу интеллигентность: не старайтесь увидеться со мной. Я желаю вам, дорогой пан Роджер, всего самого хорошего, чего вы заслуживаете больше, чем кто бы то ни было».