«Мало того, что она изменяет мне, так она еще пользуется сейчас своим превосходством надо мной с холодной жестокостью, умышленно заставляя страдать от подозрений. Какая же она злая, мстительная и лживая», — думал он.

Глядя на нее и не владея собой, произнес:

— Я тебя убью.

Он надеялся увидеть в ее глазах страх, надеялся, что Кейт, по крайней мере, бросится к двери, чтобы бежать, она же спокойно села перед зеркалом и, поправляя расческой волосы, невозмутимым тоном сказала:

— Поверь, Гого, мне бы легче было выдержать это, чем твой крик, вульгарные оскорбления, на которые я обречена, живя с тобой под одной крышей.

— Кейт, почему ты ненавидишь меня?

— Ты ошибаешься, это не ненависть. Это брезгливость и презрение по отношению к тебе!

Он какое-то время молчал, а потом спросил:

— А его… его любишь?

— Извини, но ты задаешь вопросы, которые вправе задавать в исключительных случаях кто-то очень близкий, а не ты, кем являешься и останешься для меня — самым далеким человеком на земле.

— Ты хорошо осмыслила свои слова?

— Несомненно.

— Это значит, что и речи быть не может о налаживании нашей жизни?

— Нашей? Наша давно умерла.

Гого сжал губы и умолк.

«Умерла… Так зачем в таком случае нужно жить мне и зачем ей?»

Он видел перед собой ее прямую спину, ее светлые волосы с золотистым отливом, заплетенные в косу и уложенные в прическу.

«Зачем нам жить?..» — думал он.

Кейт повернулась и сказала:

— Оставь меня, я хочу лечь спать. Неужто ты настолько неделикатен, чтобы не понять это?

Он вытер ладонью лоб и иронично усмехнулся.

— Деликатность… Эх, Кейт, Кейт… Ты требуешь от меня деликатности, когда сама разрываешь, растаптываешь мое сердце. Да, растаптываешь. Мне бы хотелось, чтобы когда-нибудь ты почувствовала такую боль, как я сейчас, чтобы и ты когда-нибудь встретилась с такой безжалостной жестокостью, чтобы и ты клянчила хотя бы толику чувства, а тебе отвечали презрением и равнодушием.

Кейт побледнела. Впервые в жизни пронеслась в голове мысль, что ей пришлось бы так сильно от кого-то зависеть, что она могла бы умолять когда-нибудь о такой толике чувства. Слова Гого прозвучали в ушах как страшное предсказание, как предостережение. На пороге того счастья, к которому шла вслепую, ничего не опасаясь, доверчивая и беспечная, она увидела вдруг разверзнувшуюся пропасть. Она добровольно хотела изменить себе, своим взглядам, своим убеждениям, перечеркнуть свою программу и распорядок жизни. Что за безумие!

Дрожь прошла по всему телу, когда Кейт представила себе сейчас, что когда-нибудь сможет так унизиться, так разрушиться, как Гого, и умолять о толике чувства. Она всегда понимала, что любовь — это рабство, плен, самый худший плен, потому что обрекает на унижения, на постыдный страх за каждую улыбку любимого человека, на глупую ревность, на вечные переживания. И она позволила овладеть этому чувству собой, отдалась этой любви, как только встретила ее, без сопротивления, без борьбы. Как загипнотизированная она шла на встречу с этой любовью, не оглядываясь! Какое безумие!

«Еще есть время, — лихорадочно думала она. — Еще есть. Подавить это в себе, победить рассудком и волей этот угар».