— Да, тетя, очень важный, — наклонилась Кейт.

Старая пани поцеловала ее в лоб и заметила:

— Да у тебя температура?

— Нет, тетя, я чувствую себя хорошо. Спасибо.

Она многое бы отдала, чтобы сейчас убежать к себе, погасить свет и в темноте подумать спокойно обо всем. Но об этом не могло быть и речи. Ее исчезновение вызвало бы бесчисленные пересуды, и она вынуждена была остаться. Кейт много танцевала с Гого и с другими гостями, так как каждому хотелось хоть несколько минут побыть с героиней дня. Она с улыбкой принимала комплименты, воздыхания, иногда лирические или драматические монологи молодых мужчин и танцевала. В перерывах между танцами ее звали слуги. Нужно было по ходу приема вносить в план какие-то изменения, дальше, когда уже утро заглядывало в окна, провожать в гостевые покои старших дам, уставших от шумного веселья.

Праздник, однако, не угасал, а с каждым часом становился более шумным, раскрепощенным и радостным. Уход старшего поколения и отъезд архиепископа вызвал еще большее оживление. В восемь часов утра Эразм Балыньский танцевал куявяк с полным бокалом шампанского на голове, потом уже котильон, промчавшись через все комнаты, буфетную и кухню, среди оторопевшей прислуги совершил несколько кругов на газоне и вернулся в гостиную, чтобы начать огневую мазурку.

В девять Гого, стоя посреди зала на коленях, пил из туфельки невесты, а мужчины через открытые окна палили здравицу из револьверов.

Только сейчас в столовой подали борщ, водку и горячие закуски, а Кейт выполняла функции хозяйки дома, так как тетушка Матильда уже давно ушла отдыхать. Лишь около десяти часов утра разошлись все.

Гого, изрядно выпивший, проводил Кейт до двери ее комнаты и хотел еще поговорить с ней, но она с улыбкой сказала:

— Иди отдыхать, Гого. Я очень устала.

— Тогда спи, моя единственная, спи сладко, мое сокровище, моя королева…

Но Кейт даже и не думала о сне. Она сняла бальное платье, накинула халатик и достала из ящика стола сложенный вдвое листочек бумаги с признанием Михалины. Дважды прочла его внимательно. В нем было все, о чем покойная говорила перед смертью. Для подтверждения своих слов Михалина отправляла к старому камердинеру Александру, к ксендзу — канонику Груды, которому она во всем призналась на последней исповеди, а еще указывала на родимое пятно, которое от нее унаследовал сын.

Все факты были достаточно убедительны и все-таки требовали проверки, и Кейт решила ничего не рассказывать, пока не получит веских доказательств. В душе Кейт искренне верила покойной и уже знала, что в ее руках ключ к тайне, раскрытие которой уничтожит жизнь Гого… Гого и… ее, конечно.

«И сделать это должна именно ты? — прозвучал внутренний голос. — Ты сама должна похоронить свое счастье?..»

И в следующий миг Кейт осознала, что все зависит от нее, что все в ее руках.

Старый Александр из страха перед судом и потерей пожизненного содержания будет молчать как могила; родимое пятно на теле покойной никто не заметит, никто на это не обратит внимания, никому даже в голову не придет проверять, есть ли такое пятно у молодого графа. Остается ксендз. Но он связан тайной исповеди и не скажет ни слова.