Собственно, в оставшийся день ничего такого экстраординарного не произошло. Корабль пару раз кренился, забирая всё больше и больше вправо от ранее намеченного маршрута. Капитан ходил довольный, как кот, добравшийся до халявной сметаны – то ли из-за того, что скоро он избавится от неприятных пассажиров, то ли по той причине, что за заход в порт Басадары пришлось положить ему на лапу немаленькую сумму.
Утром же следующего дня до меня наконец-то дошло, по какой причине почти все летающие посудины, даже ацтекские недоразумения, имеют ярко выраженную мореходную форму. Просто все они – долбаные «амфибии»! Признаться, я раньше думал, что всё дело в узости мышления аборигенов, подобравших вроде бы как самый знакомый и величественный образ, чтобы именно «плавать» в облаках. Конечно, мы уже недавно приводнялись возле озёрного города, но там это было больше похоже на вертолётную посадку, когда судно буквально плюхнулось возле причала, а затем совершило такой же вертикальный взлёт. Да и не до того мне тогда было.
Сейчас же я увидел истинное мастерство матросов и помощников капитана, которые оказались не только отличными воздухоплавателями, но и мореходами. Большая вода, раскинувшаяся под днищем от самого берега и до далёкого горизонта, была неспокойна, и хотя штормом подобные волнения я бы не назвал, но волны, даже в заливе, где расположилась Басадара, были приличными.
Пробарражировав над предместьями поселения деревянных человечков и скинув вниз тюк с соломой и привязанной к ней синей тряпицей, что, как мне сказали, обозначает намерение причалить к городскому пирсу, корабль неспешно выполз на морские просторы. Заложив большую дугу, мы некоторое время маневрировали, ловя нужный ветер, покуда не встали носом к направлению движения волн. Занятие это, надо сказать, было долгим и растянулось почти на три с половиной часа, потому как порывистый ветер дул с моря, и даже чтобы просто выйти на оперативный простор, команде пришлось приложить немало сил и умений.
Затем корабль начал медленно опускаться, покуда его довольно плоское днище не затанцевало на пенистых гребешках морских волн, а через несколько минут плавно, словно сорванный ветром лист, судно легло на воду всей своей массой. Впечатление было примерно такое же, как при приземлении самолёта: касание шасси, недолгий пробег и постепенное замедление, вот только затем паруса опустились, и ветер вновь надул их с полной силой, превращая летающий корабль в морской парусник.
Ну или джонку, что для меня, как сугубо сухопутного человека, было одним и тем же.
Ещё через два часа мы вошли в уже виденную сверху гавань и встали на якорь. Я-то думал, что мы подойдём прямо к пирсу, но оказалось, что при такой волне делать этого не следовало. Пришлось ждать окончания непогоды, а это почти полтора дня беспрерывной качки, за время которой выяснилось, что большая часть нашей женской половины команды с непривычки страдает морской болезнью.
В общем, море успокоилось только к полудню следующего дня, но капитан вовсе не спешил причаливать, а вместо этого велел вывесить на носу очередную тряпку, на этот раз зелёного цвета. Матросня же, притащив большое медное зеркало, установила его на палубе, и один из старших помощников, вооружившись огромным веером, принялся передавать какие-то сигналы на сушу. На берегу тоже что-то заблестело, и наконец-то от пирса отошла крупная лодка и, шустро орудуя вёслами, поплыла в нашу сторону.