Во-вторых, на ощупь Гаранин действительно оказался хорош. И некоторая – возмутительно большая – часть меня искренне сожалела, что он такой принципиальный. Я и сейчас не очень-то возражала против того, на чем настаивала вчера.

– И что, ты меня теперь всю оставшуюся жизнь будешь шпынять? – все-таки задавила я смущение и скопировала позу мужчины, тоже скрестив руки на груди.

– Пока не надоест, – не стал обнадеживать меня Гаранин. – Но могу согласиться на небольшую моральную компенсацию. И условие.

– Ладно, и что мне сделать? Публично извиниться? Уговорить Баева тебя слушаться?

– Когда мы там еще до твоего Баева доберемся, – отмахнулся полковник. – Да он и без тебя поумнеть должен. Нет. Просто расслабься, – ухмыльнулся начбез, делая шаг вперед.

Я не успела отшатнуться и оказалась в объятиях мужчины. Рефлекторно уперлась в его грудь обеими ладонями и едва удержалась от того, чтобы еще раз, уже на ясную голову, ощупать. Все-таки удивительный эффект: Гаранин даже без одежды выглядел достаточно тощим, а дотронешься – и сразу понятно, откуда берутся сила и выносливость.

Когда мужчина толкнул меня к ближайшей стене и, перехватив запястья, прижал их к твердой поверхности над головой, не испугалась совершенно, даже мысли о какой-то угрозе не промелькнуло. Оно и понятно, странно бояться начбеза после проявленного им вчера благородства. Был бы он способен на подлость, воспользовался бы ситуацией. А сейчас… ну решил немного попугать, в назидание. И немного пощупать в ответ. Можно подумать, я возражаю!

Дальше стало совсем не до мыслей, потому что мужчина вклинился бедром между моих ног, тесно прижался всем телом и поцеловал. Уверенно так, умело – без лишнего напора, но с жадностью и явным желанием большего. А я без раздумий ответила, потому что… стоять истуканом, когда тебя так целуют – это надо быть трепетной девой или полной дурой, а скорее, всем вместе.

Гаранин выпустил мои запястья, чтобы обнять за талию и бедра. Я не стала спорить и охотно обхватила его одной рукой за пояс, стремясь прижаться ближе, а второй – за шею. Целовались мы еще с минуту, и я уже думать забыла о том, с чего все началось. Желание было взаимным, осознанным, полностью добровольным и не менее жгучим, чем вчера, в наркотическом угаре.

Но начбез, похоже, решил получить-таки моральную компенсацию за вчерашний облом. Потому что поцелуй прервал, из объятий меня выпустил и даже немного отодвинул, придерживая за талию. Цепляться за него опять я, конечно, не стала, но почувствовала себя обманутой в лучших чувствах.

– Заманчиво, но – потом, – со смешком сказал полковник.

– Это ты со мной или с собой сейчас разговариваешь? – не упустила я случая съехидничать.

– С обоими, – весело отозвался он. – Будешь хорошо себя вести – продолжим, когда вернусь.

– То есть как – хорошо себя вести? – Наглость ошарашила, одним ударом рассеяла весь сладкий туман, прочистила мозги.

– Не выходить из комнаты и не лезть в неприятности. – Полковник принялся сноровисто одеваться, больше не глядя в мою сторону. – Это условие.

Я на пару мгновений замерла, не в силах подобрать приличные слова для ответа. Обиднее всего, что по сути сказанного возразить было нечего: я действительно вчера вышла из комнаты только для того, чтобы вляпаться в неприятности, причем именно во множественном числе. Но форма подачи и интонация мгновенно вывели из себя – столько в них было снисходительности и пренебрежения. То есть «я с тобой пересплю, так уж и быть, если не будет замечаний по поведению».