Раньше казалось, что реанимация — это строго, там все бегают, сосредоточены, все стерильно и у каждого больного — персонал. Почему так казалось? Откуда такие фантазии? Там все то же, что и везде. Равнодушие, цинизм, вялость, сонное царство, никого не дозовешься перевернуть больного. Врачи треплются в ординаторской. Мужчины, врачи, посоветовали обратиться к пигалице-сестре. Спасибо вам, мужчины! Врачи… Позвала медсестру — та тоже не смогла, она еще меньше меня. Перевернула сама, стала делать массаж спины, поддерживала его плечом, одной рукой — катетер в вене, а другой нащупала раны на спине. Всего четвертый день в больнице, и уже раны на коже. Пришла дюжая докторша, подтянули, переложили на матрац — он как-то обмяк, как будто стекал у меня под руками. За что это ему?.. Хрипы стали тише, но это не означало улучшения — это была глубокая кома. Принесли аппарат, чтобы очистить легкие, — но таким аппаратом можно освежить только язык, а не легкие. Реанимация. Какие-то все «якобы» и «вроде». В коме больной зевает — значит, не хватает кислорода, а аппарат не подключен. «Должна же я пообедать», — говорит сестра. Должна, милая, ты все должна. Все всё должны, но к больному в коме за целый час никто не подошел. У нее обед. А у меня беда и страх… Это почему же я думала, что в реанимации спасают? Ведь я, как сейчас говорят теледикторы, «по жизни знаю», что все — «якобы» и «вроде».

Пляж обезлюдел. «Ветер с моря, язык чужой, но дело не в том…» Михаил Булгаков.

Кран замер, не поднимается — видимо, адреналин кончился. На берегу декоративная пальма и японское тоненькое деревце — видны все веточки, а на веточках, на концах, словно маленькие комочки мха. Странное незнакомое деревце, красивое, изящное, как будто перенесено из Японии. Такие на гравюрах или так рисуют дети.

Дети прыгают на батутах, играют в водный футбол, не в поло — в резиновый бассейн с воротами наливают немного воды, чтобы было скользко. Аттракционы. Много собак.

Под балконом визжит на газоне маленький щенок — девочка с рюкзаком с ним путешествует. Все обступили, хотят что-то ему дать, напоить, — но он визжал до тех пор, пока не пришла молоденькая хозяйка и не взяла его на руки… Когда Игоря привезли прощаться в Спартаковский крытый манеж — первой к машине подошла собака. Кто-то сказал, что она его знала. И дальше за гробом она прошла по полю через весь манеж, пока ее не прогнали…

Надо идти на ужин, уже вечер. «Де надо»… Наелась их консервов. Все из консервов: сок, суп, круассаны, фасоль, морковь. Жаль, что зеленый салат нельзя хранить в консервах — хозяин отеля обрадовался бы. Единственное натуральное — это индюшьи ноги, и то, наверное, из Бельгии. И фрукты. Таких маленьких груш, бананов, таких твердых персиков и слив, таких помятых арбузов и зеленых дынь — я еще не видела. Где он все это заказывает? Тоже все «вроде»: десерт — желе из пакета, мороженое из пакета, но все «как у всех»… Хлеб и кофе натуральные, спасибо, но уже «де надо», хорошего понемногу — хочу домой.

Почему я думала, что меня это отвлечет? Качает, качает от всего. Входишь в магазин: футбольный репортаж, кругом мячи футбольные — «Пума», «Адидас»… Наталкиваюсь прямо на темно-красный испанский шарф — такой же он привез мне лет двадцать пять назад. Качнуло под ногами… «Де надо…» Обувь мужская, кепки, пояса, которые всего лишь год назад покупала для него за границей, и это еще была жизнь, а сейчас не жизнь, а качка. Остановите качку. Остановите жизнь. Хожу, выбираю свечи — кому? Ему… И еще — сухие цветы…